Ландур пригласил гостей в каюту. На столе вино: белое, золотистое, бордовое, на закуску — икра, холодная осетрина, копченая селедка.
— Не обессудьте, — кивнул на стол. — Не так бы надо… А ничего не поделаешь: не дома живем, плаваем. — Разлил вино, протянул лоцману руку: — Ну, Иван Пименович, роднимся?
— Как Мариша. Я ни перечить, ни неволить не стану. Говори, дочка! — отозвался лоцман.
Все притихли, повернулись к Марише. Она повела бровями на Ландура.
— Твой пароход?
— Мой. — Ландур поспешно развернул купчую крепость — лежала она близко, в кармане, нарочно положил, чтобы показать в удобный момент.
Мариша повертела в руках купчую, поглядела на шелковые шнуры, на сургучные печати, сложила и вернула хозяину. Потом встала, поклонилась отцу в пояс.
— Не сердись, батюшка, если слово мое покажется неугодно. — Выпрямилась, повернулась к Ландуру: — Видала, твой пароход. А вот бредни вязать научился? Сперва научись, потом засылай сватов! Пошли, батя, пошли, братики! — и сама первая выскочила на палубу…
— Павел, Павел!.. — сдавленным шепотом позвал Талдыкин. — Останься!
Павел оглянулся на отца, на Степановну, — отец уходил, жена приостановилась, — и остался. Талдыкин кивнул Степановне:
— Ты чего ломаешься? Отдельного поклона хочешь? Поклонюсь. Я не как прочие, гордые.
У Степановны выше головы вспорхнули руки.
— Влас Потапыч, было бы чем гордиться.
Сначала разговор не клеился, угощались молча: Павел с Талдыкиным пили водку, а Степановна — рюмочку золотенького, рюмочку бордовенького, рюмочку беленького.
Первым не выдержал молчания Павел:
— Сестрица не иначе губернатора ждет. Хо-хо!
Но Влас Потапыч не подхватил разговора, и Степановна перевела его на торговлю.
— Научили бы, Влас Потапыч, мово мужика торговле. Прилип к порогу; молила, кляла — не отстает. Тебе, Влас Потапыч, он не помешает. Так и накажу: «Павел, иди торгуй, к Влас Потапычу… — Степановна сжала руки в сухие бугорчатые кулачки, — благодетелю своему, не мешай».
Павел удивленно завертел глазами: до этого раза и слова не было о торговле. Жена погрозила ему бровью: молчи.
Талдыкин налил Степановне золотенького, заметил, что понравилось.
— Не то что Павлу — татарину злому не пожелаю очутиться в нашем омуте. — Талдыкин твердо поставил порожний стакан. — Татарину злому…
— Это в торговле-то? — вспугнулась Степановна.
— Да, в торговле. Всех завидки берут: у Талдыкина пароход. Хомут, а не пароход. Пять годов жизни в него вбухал, а ночей бессонных, забот — не счесть! А сласть какая? Одни тревоги: вот стукнется о какой-нибудь лешачий камень, вот выкинет бурей на берег, вот захватит льдом. Дрожишь, как черт от ладана. Порог куда спокойней. Не расшибется, не утонет. Вечный капитал…
