Когда Егору настало время жениться, в соседних поселках не было ни единой взрослой девушки. Пришлось ждать, пока подрастут девчонки. Подросли. Заслал Егор сватов к одной — отказ: сговорилась невеста с Павлом; заслал сватов к другой, и тут отказ: невеста сговорилась с Петром. Кинулись сваты в сторону от реки, по глухим таежным поселкам, и нашли третью невесту, а Егор поглядел на младшего брата — усы пробиваются, завтра полным женихом станет — и махнул на невесту рукой: пускай достается Веньямину!
Ширяевы завтракали. Павел, Петр и Веньямин вдруг, как по сговору, отложили ложки.
— Нынче как будем ходить? — спросил Павел и дерзко взглянул на Егора.
Павлу ответил отец:
— Как ходили, так и будем.
Сам отец ходил первым, лоцманом, Егор — вторым, Павел — старшим помощником, Петр — младшим.
— А Веньямин? — разом спросили Павел и Петр.
— Подождет. Не могу я выдумать для Веньямина другой порог.
— Одному уходить надо из дому, — сказал Павел, не сводя глаз с Егора.
— И это дело. Пойдет Веньямин — держать не стану, Ширяевых немало по реке ходит.
— У Веньямина жена, дите. Куда он пойдет, в матросы? Сперва лоцманом надо сделать, потом гнать.
Не успел договорить Павел, как зашумела его жена, Степановна:
— И Маришке нечего жиреть в девках. Вон спина-то какая, на телеге можно ездить. Скоро в дверь не пройдет, расставлять дверь-то придется.
Лоцман покосился на сноху.
— Чем наперечила тебе девка?
— Тятенька, не надо! — Мариша зябко повела плечами и вышла. Следом за ней — Егор, отец, потом — все прочие. В доме остались одни маленькие, какие еще не умели ходить, но и эти, кто ползком, кто криком, погнались за большими.
Дом Ширяевых стоял у самой реки, позади него поднимался высокий крутогор, похожий на дугу. На горбинке крутогора, где был главный солнцепек, ширяевские бабы любили белить холсты. В тот день зеленая горбинка забелела, как под снегом: Мариша расстелила сорок холстов.
«Выбелю и уйду. Подберет какой-нибудь шелудивый михрютка. Глядите, братики и сношеньки, радуйтесь!»
Целый день бродила она около порога, все хмурилась, кусала губы и тешилась замыслом, что уйдет к михрютке, на весь Енисей ославит братьев и снох. Вспомнила, как приезжал на порог уполномоченный речного надзора, поглядел на Маришу и в удивлении хлопнул старого лоцмана по плечу: «Мастер, где ты раскопал такую сношку? Краля, прямо краля!»
Когда ему сказали, что Мариша — не сноха, а дочь, и лет ей только шестнадцать с половиной, уполномоченный долго не хотел верить, а на прощанье снова сказал: «Дорого стоит девка, дорого!»
