Похоже, летнее утро проступает из белесых ночных сумерек, а Кэби стоит на пороге в спальню.
— В такой жаре спать невозможно, — говорит она сонным голосом.
— Ветра совсем нет.
Он не видит ее: под пеленой тени черты лица расплылись.
— Ну как? — спрашивает она.
— Ничего.
— Это хорошо.
На окошке стоит свинка из розового фарфора, в спине у нее отверстие для свечи.
— Я только что перечитал беседу с рыбаком, — говорит он. — Помнишь, когда мы ездили в Буду навестить пастора, который венчал нас, — они все вели себя как-то странно.
— Да, точно, там кто-то покончил с собой.
— Он был там и разговаривал с пастором много раз, но все же сделал это, — произносит Ингмар с улыбкой, глядя на мертвую муху, застрявшую в отверстии на спине свинки. — Догадываюсь, что отец потребует вычеркнуть сцены, в которых…
— Да не будет он это читать, — перебивает Кэби. — Он и не взглянул на тот первый вариант.
— Но я же сказал матери, чтобы он про него забыл, я сам позвонил и сказал, когда закончил новый вариант.
— Ну смотри, — бормочет она.
— Ты о чем?
— Ведь… у тебя почти не осталось времени, пора раздавать сценарий актерам и…
— Знаю.
В окне что-то дрожит, Ингмар выглядывает на улицу. Немного погодя он замечает, что дрожь исходит от фарфоровой фигурки, вокруг пятачка свинки что-то блестит. Он нагибается и видит, что ее красные губы стали мокрыми, что-то капает с них в пыль на подоконнике.
— Я думала, мне это приснилось, — говорит Кэби, не глядя ему в глаза. — Но вчера, когда я приняла таблетку и легла спать, зазвонил телефон. Как ты думаешь, кто это был? Гун! По-моему, пьяная, хотела поговорить со мной. Знаю, надо было повесить трубку, но я не повесила.
— Что ей надо? — сухо спрашивает Ингмар.
— Она сказала, что ты никогда не говоришь правду.
— Это ложь.
— Она хотела рассказать еще кое-что, — шепчет Кэби и выходит из комнаты.
Ингмар читает отрывок сценария, в котором рассказывается, как пастор идет к тому месту, где было совершено самоубийство. Делает на полях пометку, что он видит тело рыбака только на расстоянии, да это уже и не тело, а могильный холмик, вокруг которого собрались пастор и все остальные.
Они стоят и разговаривают, замечает он, хотя никаких реплик в сцене пока не значится.
Он их не слышит.
Наверное, из-за расстояния. Или из-за шума прибоя, который стучится в скалы.
Пусть так и останется.
Эта дистанция и беззвучный разговор усиливают ощущение, что Бог молчит. Подчеркивают обыденность и незначительность мертвого тела.
