Он осторожно притормаживает, останавливаясь возле ворот дома девятнадцать на Стургатан. Кусты у фасада дома подрагивают на ветру. Мокрая варежка с национальным узором лежит под низким штакетником.
— Это была первая церковь, — объясняет он, глядя на отцовское лицо в зеркале заднего вида. — Я собираюсь посетить еще пять — если хотите, можно поехать вместе.
— У меня нет времени, — говорит отец матери.
Ровная медно-желтая тень ложится на Ингмара. Кажется, она проходит через темное стекло — огромная, как шинель. Стиснув зубы, он крепко зажмуривается. Ну как можно быть таким дураком, думает он, решив, что в наказание отправится спать голодным.
Снова оказавшись за рулем, Ингмар закрывает глаза и с большой высоты видит их короткое прощание. Примыкающие друг к другу прямоугольники крыш. Черная и красная черепица, рыжий кирпич. Террасы с установками для чистки ковров. Шахты дымоходов, водосточные трубы. Между домами — улица Стургатан в свете вечернего солнца. Автомобиль поблескивает, как капля смолы на цинковой пластине. Ингмар стоит перед отцом и просит его взять последнюю шоколадную плитку. Отец отказывается, но не сопротивляется, когда тот кладет шоколад в карман его пальто.
Кинолента в стеклянной банке местами лежит в два, а то и в четыре слоя. Иногда кадры накладываются точно, и насыщенность усиливается, а иногда со смещением, делая лица гротескными и уродливыми.
* * *
Ингмар вешает ключи на крючок, ставит банку на шляпную полку, входит в полосу желтого света, спотыкаясь о туфлю на высоком каблуке. Светло-серое пальто валяется на линолеуме в коридоре. В целлофановом пакете угадываются хлеб, ветчина и картонка с шестью яйцами.
— Я сказал Кэби, что останусь в городе, — бормочет он. — Что мне надо немного побыть одному.
Она приподнимает с подушки голову.
— Приезжает Маиму, — продолжает он. — Им все равно хотелось побыть вдвоем.
Она вздыхает и отворачивается.
— Значит… не думаю, что Кэби расстроится, — говорит он, не глядя в ее сторону. — Ведь когда мы повстречались, она жила в свободном браке и…
Он расстегивает рубашку, на лестнице кто-то смеется.
— Она сказала только, будто хочет знать правду, что само по себе является ложью.
За окном слышен женский крик, затем кто-то хлопает дверцей автомобиля.
— Н-да, — вздыхает он, ощупывая свой живот.
Бесчисленные дубли, все менее узнаваемые. Бокал «Шерри» на столе. Тривиальность самой ситуации. Свет вечернего солнца сквозь грязные стекла, его брюки, висящие на стуле, трясущаяся спинка кровати, шелест чулка, соскальзывающего с шершавой пятки.
