— Не на гулянку идем, — еще строже продолжал Ожогин. — Ратное дело надо вести рачительно, с мозгой, недоглядишь, уступишь по слабому характеру — и силу растеряешь. Во всяком хозяйстве без малого не обойтись. Нож не доточил — скользнет по ребру, медведь шкуру спустит; ружье не вычистил — ржа ест, пуля скорость теряет; сенокос упустил — травы перестояли, скот такое сено без охоты ест; крышу у амбара недоглядел — осенью промочило, хлеб погорел.
— Трудновато на полном маху табун вспять повернуть, — оправдывался Федот.
— А надо…
Перед Ожогиным и Дубровиным поставили чугунок со щами. На холсту положили каравай ржаного хлеба, нож и деревянные ложки.
Тем временем Ковригин собрал сотенных. Они стоя выслушали командира, разобрали коней, разъехались по своим подразделениям. Вмиг все всколыхнулось. К командирскому шалашу потянулись женщины и девки. Ковригин поднялся на телегу.
— А ну, потише!
Смех, говорок, перебранка стихли.
— Вот что, женки, ну и невесты которые, мешаете вы нам, тут дело не бабье. Расходись по домам!
Ковригин передвинул дымящуюся трубку в уголок большого рта, выпустил дымок.
— Грешно будет, ежели овощи погибнут, пары поднимать надо, а там и хлеб подойдет.
Рядом с Ковригиным встала пожилая женщина.
— Правильно, Федот, толкует, ничего не скажешь. Айда на шесток… Воевать, бабы, так воевать. Пиши меня, Федот, в обоз. Будем вместе на злодеев наступать: вы с винтом, а мы с серпом. По полному гашнику японам с янком угольков горяченьких подсыпем.
Поздним вечером, закончив объезд частей народного ополчения, Дубровин и Ожогин заехали в лазарет. Главный лекарь, как с легкой руки Кострова называли в армии деда Михея, отсутствовал.
К ним вышла Галя.
— Угощайтесь, — сказала она, протягивая несколько яиц. — Печеные, вкусные.
Вслед за тем она сбегала в избу, принесла туес варенца и не отходила от командиров до тех пор, пока они не съели всего угощения.
— Спасибо, красавица! — поблагодарил Дубровин, с любопытством рассматривая молодую женщину.
