— Люб ли воевода? Гож ли в атаманы? — спросил Михей крестьян, глядя из-под клочкастых пепельных бровей.
Глухой шум прокатился над толпой:
— Ожогина в генералы! Сафр-о-о-на!..
Опустив голову, Ожогин угрюмо молчал, сердце тревожно стучало. Люди вручали ему свою жизнь. Хватит ли умения, жизненного опыта, чтобы как можно больше людей сохранить и добиться победы?
— Нет, сыны, не могу, увольте! — уронил он.
Михей схватил его за руку.
— Не можем!.. Вот он, Сафрон, весь здесь, перед вами. Разве плох? Чист, ясен и крепок, как алмаз! У него, сыны, задатки ладные, кровь здоровая.
Крестьяне вытягивали шеи, задние приподнялись на цыпочки. Они смотрели на Сафрона и, казалось, видели в нем что-то новое, чего раньше не замечали.
— Дай, люди, дорогу! — раздался в наступившей тишине чей-то хриплый голос.
Растолкав плечом толпу, на телегу взлетел коренастый мужик. Пальцы цепко сжимали казачью шашку в ножнах, на боку болтался маузер в деревянной, залоснившейся от времени кобуре.
Он потеснил деда Михея, встал рядом с Ожогиным, вскинул правую руку без кисти.
— Глядите, товарищи? В Сучане японский офицер отрубил. «Иди, — говорит, — и скажи красным, что пощады не будет…» За что? За то, что правду в глаза сказал, паровоз с углем отказался вести… Сын мой, шахтер Гордюха, в боях с японцами костьми лег… Это его оружие. Держи, товарищ Ожогин! Воля народа, надо уважить. Веди нас, куда Ленин зовет.
Дед Михей под восторженный гул толпы накинул на плечи Ожогина портупейные ремни. Тот плохо слушающимися пальцами застегнул медные пряжки, прицепил клинок, перекинул через плечо ремень маузера. Снял соломенную шляпу, поклонился.
— Спасибо, сыны, за честь, за доверие! — дрогнувшим голосом сказал он.
— Ура-а-а!..
Когда крестьяне разошлись по своим местам, Шадрин заговорил с командиром крестьянского войска:
— Поздравляю, Сафрон Абакумович. От всей души поздравляю! Народ не ошибся. Мы, члены Военного совета, рады за тебя.
Он оглядел одеяние старика, деловито добавил:
— Завтра по-командному обмундируем…
— Есть поважнее дела.
— Выкладывай свои претензии…
Завязался разговор о ратных делах.
Ожогин сам себе на уме. Исподволь начал говорить про ненадежность однопульной берданы. Не спеша, с присущей ему степенностью намекнул, что неплохо бы ратников укрепить скорострельным боем — дать с десяток пулеметов, с пяток пушек.
Шадрин тоже скуп, не хуже Ожогина. Но под конец сдался.
— Ну и прижимист, Сафрон Абакумович, хоть бы на волосок уступил.
