– На самом деле, – тихо сказала Катарина, тоже садясь на стул и крепко сцепляя сложенные на коленях руки, чтобы они не дрожали, – мне и вчера было все ясно. Я просто надеялась. Но ты не думай, мы не пропадем.
Быстро вздохнула и договорила твердым голосом:
– Домой, Энни, домой. Гвиечелли должны сохраниться. Здесь это невозможно.
Анна Львовна не ответила и не открыла глаз. Они сидели друг напротив друга и молчали. Секунды тянулись медленно, растворяясь в темноте за окном. Потом Катарина встала.
– Энни, вам пора.
– Andiamo a Venezia… con il mare azzurro (мы едем в Венецию, к лазурному морю), – напевала бабушка Камилла, примеряя шляпку перед высоким зеркалом в черной резной деревянной раме – наверно, последним из коллекционных венецианских зеркал, оставшимся в семье Гвиечелли. Отражение в зеркале не разглядели бы и глаза куда более зоркие, чем у нее – невнятный силуэт, расплывающийся в темной глубине, – но ей и не обязательно было разглядывать, она давно пребывала в своем мире, где зеркала чисты, небо ясно, живы любимые дети, внуки и племянники, а венецианский дож в каждый праздник Вознесения отправляется на разукрашенной галере обручаться с Адриатикой.
Марсель аккуратно и терпеливо помогал ей надеть шубу. Когда Анна Львовна проходила мимо, он обернулся и произнес с тихим упрямством, но без надежды:
– И все-таки я бы лучше остался.
Анна Львовна остановилась и старательно сконцентрировала на нем внимание. Все, что происходило с ней последние несколько часов, развивалось стремительно и совершенно само собой. Она интуитивно понимала, что ни в коем случае нельзя оглядываться и задумываться, иначе ничего не выйдет. Но с Марселем надо было поговорить. Он вдруг сделался главным мужчиной в этом доме, который после смерти Марии Габриэловны только на нем и держался. Его не спрашивали, согласен ли он выполнять эту работу. И возможности выбрать свою сторону в меняющемся мире у него не оказалось.
– Марсель, – чтобы не терять времени, она начала приматывать к связанным вместе коробкам удобную ручку из пояса от пеньюара. – У нас нет выхода. Будь жив Майкл, ты бы, конечно, остался с Аморе. Теперь мы без тебя пропадем. В Петербурге еще трое детей и ни одного мужчины, не считая дяди Луиджи, но ты знаешь, что его лучше посчитать с детьми.
– А дядя Альберт?
– Дядя Альберт… Он разрабатывает проекты монументальной пропаганды для большевиков. Возможно, вступит в их партию, – она говорила быстро и почти без выражения. – Это, в сущности, хорошо – больше возможности нам помочь. Но только в Петербурге, не дальше.
