Ирена улыбнулась Швинду:
– Ты в самом деле такой?
– Я…
– Дайте мне закончить. Вы такой, потому что мир больше не меняется. Он остается динамичным, но динамика экономики и финансов, политики и культуры приносит одни повторы, эта динамика больше не изменяет мир. Ваше искусство тоже динамично, иногда динамика присутствует внутри самой картины. Поэтому она прекрасна. Но это ничего не меняет. – Он сделался серьезным. – Да, я хочу, чтобы портрет Ирены висел у меня дома.
– А что, собственно, должно менять искусство? Я писал то, что видел. Иногда я видел то, чего нет, но могло бы быть, и это тоже писал. Я старался писать как можно лучше. Вот и все.
– Знаю. Вам не хотелось быть художником, творчество которого безальтернативно. Но если мир обозрим, стабилен и безальтернативен сам по себе, то художник, живущий в нем, не может быть иным. Он может выдать еще один трюк, устроить еще один скандал. Но даже это будет лишь очередным повтором.
– Что же избавит нас от гнетущего чувства?
– Не знаю. Атомная война, падение метеорита, другая катастрофа, которая уничтожит мир, каким мы его знаем. Но меня этот мир не гнетет. Я люблю мир таким, каков он есть, и вы его любите тоже. Он таков, каким был всегда, пока коммунизм и фашизм не нарушили этот порядок. Существуют богатые и все остальные, богатые берут на себя заботу об остальных, а те смиряются с обстоятельствами.
– Заботу о чем?
Гундлах рассмеялся:
– Заботу о том, чтобы ничего не менялось.
Взглянув на Ирену, я испугался. Действие кокаина ослабело. В лице появилась усталость, отчаяние, что болезнь вновь завладела ею. Она заметила мой взгляд, ее лицо приняло упрямое выражение, она встала, тяжело шагнула к лестнице, пошла наверх.
– Я помню женщин тех лет. – Теперь заговорил Швинд, он говорил о надеждах, о подъеме, который ощущался в конце шестидесятых и начале семидесятых годов. – Красивых, умных женщин, которые тогда примкнули к левым из-за своих политических убеждений и потому, что чувствовали себя идущими в авангарде, где пульсирует живая, интересная жизнь. Еще до знакомства с Иреной я увидел ее на одной публичной дискуссии в университете. Она просто сидела и слушала, но по тому, как она сидела и слушала, было ясно, что для нее здесь решается будущее.
– Будущее? – Гундлах презрительно усмехнулся.
Пришел пилот, мы убрали со стола, подали десерт, затем вымыли посуду; я все время прислушивался, поглядывая в сторону лестницы. Когда мы справились с посудой, пилот, захватив бутылку красного вина, вышел на улицу. Я смотрел ему вслед, увидел, как он уселся на причале, глотнул вина и закурил. Мерцал огонек сигареты. Окончательно стемнело.
