нет в районе. Понимаете? Не, представляешь? – Серебровский толкнул Перелыгина в плечо, трясясь от смеха. – Невероятно, я где эту историю потом ни рассказывал, никто не верил, – томографа у него в районе нет! Бюро чуть не задохнулось – на всю республику один был. Потом сказали, черт с вами, стройте, а томограф сами ищите, на них в стране очередь на десять лет вперед. Он им так спокойно: «В Одессе на Привозе поищем».
– Оно конечно… – Любимцев провел указательным пальцем по усам, таким же, как у Серебровского, только попышней. – Наверное, и без него многое состоялось бы, жизнь на месте стоять не может, но это наше предположение, а он оказался там, где надо, и вовремя. Выходит, спрос на него в тот момент был именно здесь. Самое главное – оказаться на своем месте в нужное время. Одно точно знаю: чтобы нелегальный завод построить, второго такого авантюриста еще поискать надо! – Любимцев мечтательно выставил перед собой ладони, будто взвешивая эту осязаемую им авантюру, включая невероятный размах ее замысла и неизмеримую пользу.
– Все собираюсь написать об этой истории, – укоризненно посетовал Перелыгин, глядя на Любимцева, – а ты никак рассказать не соберешься.
– Расскажу. Расскажу тебе такое, – успокоил Любимцев, – о чем никто не знает.
– Нет, не сходится. – Перелыгин пощелкал пальцами. – Не хватает чего-то. Самодур тоже может понастроить.
– Ха! – усмехнулся Серебровский. – Клешнин отменный вкус к жизни имеет. Любит жить красиво. Жизнелюб.
– Ну да, – хмыкнул Перелыгин. – Вино, женщины, карты, баня, охота, рыбалка. Что еще надо для полного джентльменского набора? И кто ж этого не любит? Я хочу видеть такого человека! – пробасил он с есенинской интонацией.
– Не скажи, пресса, не скажи… – Любимцев прошелся по палате, задержался у книжной полки, пробежал взглядом по корешкам. – Водку можно по-разному любить. – Он продолжал рассматривать книги. – Одному нажраться охота, а для другого – это процесс, удовольствие. То же и с женщинами. Одному все равно, где, с кем и как, а другой с красоткой на вертолете – в таежное зимовье с банькой или – в тихий уголок с аквариумом во всю стену. Чуешь разницу? – Любимцев помолчал, сел за стол. – Из-за этого жизнелюбия, так его растак, мы и остались на бобах. Кинул он нас!
Некоторое время Перелыгин обескураженно молчал.
– Неожиданный поворот, – заметил он. – Как-нибудь обосновать можно?
Серебровский открыл было рот, но Любимцев опередил его:
– Да, можно, можно, – усмехнулся он, – все объяснить можно, – но это личное, не бери в голову. – Любимцев испытующе взглянул прямо в глаза Перелыгину. – Предал он нас! Всю команду предал. – И, отвернувшись от недоумевающей физиономии Егора, покачал головой. – Не понимаешь… Представь… – Он поднялся, заходил, как учитель, сложив руки за спиной. – Клешнин собрал нас, бобиков. Каждого нашел, расставил по ключевым местам. Правильно делал! Без своей команды ничего путного не осуществишь. – Он хихикнул. – Кроме, пожалуй, ребенка. И мы пахали: знамена, ордена, почет, уважение. И скажи мне, ради чего?
