– Смотря кто и смотря за какие деньги, – задумчиво произнес Серебровский, посмотрев на Перелыгина. – Не пойму, куда ты клонишь?
– Да никуда не клоню, – отмахнулся Перелыгин и рассказал, как под кроватью сорок тысяч валялись.
– Переживаешь? – наклонившись к Перелыгину, шепнул Серебровский.
– Если за сорок не продался, значит, кое-что от человека зависит. – Любимцев покосился на Серебровского. – А доктор наш… – Он ядовито хмыкнул. – Цену набивает – хочет, чтобы сам Госдеп ему поклонился.
– Пожалуй, возьму в морг, санитаром! – покорно склонил голову Серебровский. – На радость Госдепартаменту!
– Доконали вражьи «Голоса» доктора, – сказал Перелыгин, входя в кабинет. – Погребняка нет давно, а прямо дежа-вю какое-то. Опять в операционную?
– В палату номер шесть. – Серебровский поднялся.
Шестой была отдельная палата, которой он специально присвоил этот номер.
– Скажи Погребняку «спасибо». – Любимцев нахмурился. – На повышение идешь. Будешь теперь здравотделом командовать.
– Нужен он мне! – Серебровский пошевелил усами, разливая коньяк. – Место мое кому-то приглянулось, и меня это не радует. Но! – На его лице появилась насмешливая гримаса. – Жизнь или карьера?
– Я к Клешнину собираюсь, – неожиданно сказал Перелыгин.
– Интересно. – Серебровский закатил глаза. – А что тебе от него понадобилось?
– Разговор есть. Надоело байки про него слушать. А говорят, короткая у людей память.
– Нечему удивляться. – Любимцев, поигрывая дужками очков, некоторое время смотрел в окно, наблюдая, как напротив двое рабочих ремонтируют крышу. – Осень скоро, а, пресса?! – вдруг оживился он. – Вот-вот гусь объявится и зайцы. Вадим вот отчаливает, а мы двинем в одно место. Часа три лету, но место сказочное. Хариус – по локоть.
Перелыгин почувствовал теплый толчок внутри, радость охотничьих сборов, запах костра у воды и призывный гусиный крик еще невидимой стаи за мгновение до того, как она стремительно выныривает из утренней мглы и плюхается в черную неподвижную воду. Осеннюю охоту мужское население всегда ждало с особым чувством – щемила душу осенней красотой тайга, радостью погожих деньков перед зимой.
– А Клешнин? Что ж, Клешнин… – Любимцев нехотя отвернулся от окна. – Люди сами всё видят.
– Знаешь, какая война за больницу шла? – Серебровского вдруг пронзила мысль, что он навсегда покидает свое детище, и голос его дрогнул. – Затея Клешнина была. – Он повернулся к Перелыгину. – Нам в Якутске говорят: «У вас хорошая больница.» Тогда Клешня возьми на бюро обкома и разыграй дурака, а делал он это артистически. У нас, говорит,
