Екатерина II и ее мир | страница 57

. К 1790 году круг волновавших ее проблем расширился и одновременно стал более запутанным: теперь русские масоны были связаны в ее представлении с шарлатаном Калиостро, баварскими иллюминатами и французским мистиком Луи-Клодом де Сен-Мартеном[59]. Придя в ужас от сложившейся в ее воображении картины, императрица приказала арестовать Новикова и провести следствие. Пункт номер 3 в списке вопросов, приготовленных Екатериной для следователей, касается «заведения» Новиковым «новой секты или раскола». Пункт 5-й посвящен «обрядам» этой «секты», в частности «присяге» и целованию креста, «секретности», использованию Писания и т.д.^>{181}.[60] В секретном предписании генерал-губернатору она поносит заключенного за его «крайнюю слепоту, невежество и развращение… последователей». Его цели? Разумеется, «распространение раскола». Масонов она опять именует «сектой» и участниками «гнусного раскола»^>{182}.

Как мы видим, императрица описывает Новикова и его последователей с помощью тех же терминов, какие раньше применялись ею к Арсению Мацеевичу. Подобно последнему, Новиков слишком увлекся собственным толкованием Писания. И, подобно Мировичу и Пугачеву, он сумел каким-то образом привлечь сторонников — невежественных и легковерных людей, которых в каждом обществе всегда предостаточно.

Из вышесказанного можно сделать несколько выводов, но один из них заслуживает особого внимания. Сложившаяся в голове императрицы картина позволяла так же легко объяснить форму инакомыслия у Новикова, как раньше — случаи Мацеевича, Мировича или Пугачева, и в 1792 году концепция эта была еще вполне работоспособной. С точки зрения Екатерины, Новиков представлял собой не какой-то новый тип угрозы для государства, а лишь вариацию на прежние темы.

С Радищевым дело обстояло иначе, хотя, как мы увидим, императрица поначалу и его старалась уложить в традиционную схему. По прочтении радищевского «Путешествия из Петербурга в Москву» Екатерина попыталась было сравнить сочинителя с Мировичем и Пугачевым: он был «бунтовщик хуже Пугачева», заявила она^>{183}. Но дальше параллели не работали. Тогда она предположила, вполне ожидаемо, что Радищев был религиозным фанатиком, в данном случае последователем Сен-Мартена; это позволяло отнести его к той же категории, в какую попадет и Новиков двумя годами позже. В своих первых письменных заметках на «Путешествие» Екатерина предположила, что автор «едва ли не мартинист; или чево подобное, знание имеет довольно, и многих книг читал»