— У вас есть еще папироска? — спрашивает раввин.
Лапидус очень доволен, что реб Ошер-Аншл согласен выслушать его до конца за щепотку табака. Он потчует его еще одной папиросой и продолжает говорить о Зелингере: мало того, что он обманщик, так о нем рассказывают и более ужасные вещи. Поговаривают, что он путается с гойками, не приведи Господь! О таких, как он, сказано в Геморе: «Ревнителя веры, познавшего арамейку, не щадят!» Если б в Вильне нашелся такой защитник веры, как коэн Пинхас бен Элиэзер бен Аарон[75], он проткнул бы копьем этого Зелингера за прелюбодейство.
— Есть у вас еще папироска? — снова спрашивает раввин.
Лапидус заметил, что раввин очень нервный, но все же ему еще далеко до его зятя, реб Лейви Гурвица. Он быстро достает портсигар: «Сочту за великую честь!» — и обнаруживает, что папиросы кончились.
— Ну и не надо! — обижается реб Ошер-Аншл.
Не стоит огорчаться, мягко уговаривает его моэл. Вот сейчас он сбегает на угол в табачную лавочку и принесет целую пачку. Но раввин угрюмо возражает, что курить натощак не так уж полезно.
Моэл поражен: раввин еще ничего не ел?
— А когда я мог поесть, если я возвращаюсь с утренней молитвы? — и реб Ошер-Аншл, этот самый спокойный человек, вдруг взрывается: — Вы показываете свою ученость и приводите изречения наших блаженной памяти мудрецов. Но вы забыли еще одно изречение: человек не должен завидовать своим сыновьям и своим ученикам. Да к тому же вы забыли и закон, говорящий, что даже татарин может быть моэлом!
Раввин ушел, злой и раздраженный. Вскоре у Лапидуса заныл коренной зуб, да так, словно бы под золотой коронкой началось воспаление. Убедившись, что от раввинов толку мало, Лапидус взялся за прихожан. Первым делом он отправился в Зареченскую синагогу и спросил у тамошних, знают ли они, что весь город смеется над ними, потому что раввином у них числится этот большевик Додик Зелвер. Зареченские ответили, что им известно о тихой войне между их ребе Зелвером и ваадом и что они сами в претензии к своему раввину: он никогда не прочтет с ними страничку Геморы или главу Мишны! Но, с другой стороны, он смиренный человек, у него слабая сердцем жена и больной ребенок. Так что нельзя порицать его и за то, что он не приобщает прихожан к Учению.
Лапидус завел дружбу с бедным людом в своей синагоге и излил перед прихожанами всю свою досаду на полоцкого даяна и на моэла Зелингера. Прихожане кивали головами, соглашались, но делать обрезание своим внукам приглашали не его, моэла Лапидуса из семьи Рокеах, а этого обманщика, неуча и бабника Касриэля Зелингера! Лапидус мчался к ним с обидой и упреками: как же так! Ведь он был моэлом у всех их сыновей и гроша с них не брал! А старики отвечали: все это чистая правда, и потому они глубоко уважают его, тем более что он делал обрезание доброй половине Виленских евреев. Но руки его, говорят, теперь дрожат.
