— Покажи мне ее.
Когда, положив ребенка на стол, они при свете чадившей коптилки развернули пиджаки, из-под них показалась белая, в крупных желтых цветах, косынка Розы.
Минга заплакала навзрыд.
— Целое приданое ей приготовила… А вот пришлось ее прикрыть материнской косынкой! Господи Иисусе!.. Почему ты не прибрал меня!
Маленькая была вся красная и очень потешная.
Цван сквозь слезы смотрел, как она сучит ножками.
Какую тоску наводила эта цветастая косынка! Еще утром они видели ее на плечах у снохи.
— Помоги мне завернуть ее, Цван. Как бы не простыла.
Дрожащими руками старики опеленали маленькую и положили в люльку возле очага. Потом посмотрели друг на друга и опять заплакали.
Вскоре послышались приглушенные ветром шаги и голоса.
Подходило печальное шествие.
Пять женщин несли фонарь и вели смертельно перепуганную девочку, попрежнему плакавшую в голос.
Берто с непокрытой головой и без пиджака толкал перед собой тачку с распростертым телом Розы.
Позади шел доктор, держа под уздцы испуганную молниями лошадь, а рядом с ним — второй врач и акушерка.
Для Цвана было мукой присутствовать при встрече Минги с сыном.
— Берто, Берто! Это я виновата. Я не должна была пустить ее на работу, а не сумела. Даже и невдомек мне было, какая нас беда сторожит…
Берто молчал. Когда покойницу внесли в дом, Минга, казалось, еще больше сгорбилась, придавленная новым горем.
— Дочка… — прошептала она.
Все столпились в. кухне, потому что вымокли и окоченели.
Девочка все плакала и умолкла только тогда, когда доктор сказал, что отвезет ее домой на двуколке, чтобы ей не идти в темноте.
Акушерка и остальные женщины обряжали покойницу на супружеской постели, на тех новых простынях, которые Минга приготовила для родов.
Ночь была дьявольская.
Никто не мог уйти, потому что на округу обрушился настоящий ураган.
Укрыв от бури лошадь доктора, все, наконец, разместились в кухне вокруг очага.
Девочка, завернувшись в одеяло, заснула в старом кресле-качалке возле люльки с новорожденной.
Минга ушла наверх — побыть вместе с Берто около невестки.
Как все женщины этих мест, Минга умела сдерживать свое отчаяние, разлив своей скорби.
Она смиренно села в углу комнаты, чтобы сын не был один. Она отдала бы все на свете, чтобы смягчить его боль.
Невестка вошла в дом два года назад. Была она непохожа на них всех, и Минга сразу почувствовала, что она другой породы.
Но старуха сумела заглушить в себе разочарование этим браком и в разговорах с женщинами из долины даже расхваливала ее.
