Она расстраивалась только, когда они подтрунивали над ней:
— Минга, ваша невестка увидела, какая у вас спина, и испугалась. Не хочет, чтобы и ее так согнуло. Вот и не идет работать в долину…
Минга ничего не отвечала.
Но Роза не раз слышала эти фразы и однажды объявила, что и она хочет пойти работать в поле.
И пошла, словно бросив вызов кому-то. Дома ее не удерживали. С этого дня Роза почувствовала, что что-то изменилось.
К ней теперь все относились теплее, сердечнее. И она продолжала работать. И вот теперь она лежала, распростершись на кровати, в том самом шелковом платье, в котором венчалась.
Обо всем этом думала Минга, пока сын сидел возле тела жены. Думала, слушая завывания ветра и доносившиеся из кухни голоса.
Время от времени она вставала, чтобы спуститься вниз и подбросить в огонь дров, подогревала для всех вино, заглядывала в корзину, где спала маленькая, и возвращалась наверх.
Рассвело, и непогода улеглась. На дворе было холодно, солнце не показывалось. По небу еще ползли большие темные тучи, и голенастые болотные птицы пролетали стаями с коротким пронзительным криком.
Врач и акушерка собрались уезжать.
Две женщины решили остаться, чтобы помочь старой Минге, остальные — вернуться домой, в селение. Те, что остались, наказали товаркам передать родным, что они здесь и чтобы им принесли черные платья и темные платки.
Врачи подошли к столу составить два документа: свидетельства о смерти и о рождении.
— Как вы ее назовете?
Цван, к которому был обращен вопрос, пожал плечами.
— Что вы у меня спрашиваете? Берто — отец, ему и решать.
Но Берто ответил, что ему все равно, пусть назовут как хотят.
Он еще не взглянул на девочку, казалось, он считал ее виновной в смерти матери.
Тогда вмешалась Минга.
— По мне назвать бы ее Розой, но я знаю, что ее мать уже подумала об имени. Она всегда говорила: «Если будет мальчик — имя выберет Берто; но если девочка — я сама назову ее, как хочу». Она хотела назвать ее совсем не по-нашему: как называлась лодка ее отца… У нее ведь всегда на уме было ихнее море, да ихняя лодка. Она говорила, что так и назвала бы дочку: Сперанца.
— Хорошее имя, — сказал доктор. — И вы правы, Минга: хоть у нас оно и не в ходу…
Цван обернулся как ужаленный.
Короткая, что ли, у доктора память или он насмехается над ним в такую минуту?
Цван знавал только одно существо с таким именем: собаку. Черную собаку, которую доктор много лет назад привез из Комаккьо и которую звали как раз Сперанцей.
