— Нет…
— Ты поняла, что я спрашиваю?
— Поняла. Я же сказала: нет! Я не выпила!
Дон Гаэтано, бормоча себе под нос, вернулся в исповедальню. Эта девочка, видимо, была повреждена в уме…
Сперанца, между тем, носовым платком вытирала ладони.
«Так, — думала она, — с дедушкой Цваном, бабушкой Мингой и дядей Джузеппе покончено. Теперь про других…» Она уже готовилась обрушить на священника новый поток покаяний, но дон Гаэтано ее предупредил.
— Скажи-ка… а за тот удар топором, который ты, говоришь, нанесла, тебя никто не наказал?
— Наказали. Меня отправили в сумасшедший дом…
В исповедальне прозвучал не то вопль, не то стон, тотчас заглушенный приступом кашля. Потом воцарилась тишина.
«Уж не хватил ли его удар», — с содроганием подумала Сперанца.
Потом голосом человека, покорившегося судьбе, дон Гаэтано проговорил:
— Что же теперь делать, рассказывай дальше, и будем надеяться, что ты не убила человека…
— Ну, того, которого я хватила топором, преподобный отец, я, должно быть, убила…
Снова тягостное молчание. Наконец, еле слышно, донеслось:
— Святый боже! Кто бы мог подумать! С виду она казалась нормальной.
Сперанца опять сжала кулаки и продолжала:
— Я обещала мадонне пожертвовать серебряную цепочку на шею, длинную-предлинную, до самой земли, если только дядя Тони вернется с фронта. С месяц назад он вернулся, но я уже не собираюсь ее жертвовать.
Никакого ответа. Сперанца обливалась потом.
— Потом, я пристаю к Гите и все норовлю ее ущипнуть. Она дает мне за это оплеухи, но принесешь ей немножко рыбы, она и утихомирится и не идет жаловаться тете Марте.
В исповедальне, казалось, раздувают меха.
— Хватит! — заорал дон Гаэтано. — Это все болтовня…
Сперанца дрожала.
— Ты сказала, что была в сумасшедшем доме? Когда ты там была? Ты, что же, пришла сюда морочить мне голову? Смотри, ты в церкви, а в церкви говорят правду…
— Я заключила договор, — всхлипывая, пробормотала девочка.
— Что ты сказала?
— Договор… Но это тайна между мной и младенцем Иисусом.
Дон Гаэтано, отдуваясь, опять вышел из исповедальни.
— Выкладывай правду…
— Я… я хотела исповедаться и за других, за тех, кто никогда не ходит в церковь, чтобы вы им всем отпустили грехи…
— Смотри-ка, смотри-ка… А кто же они, эти люди?
— Дедушка Цван, бабушка Минга, дядя Джузеппе — тот, который с топором… Потом тетя Марта, что обещала серебряную цепочку, и дядя Тони — это он мучает Гиту. Теперь мне осталось только покаяться за Микеле — и все.
В эту минуту статуя святого Антония зашаталась, как от подземных толчков, из-под алтаря с шумом выскочили два «горезца».
