Жюльен снял рубаху и сетку и бросил их на натянутую для сушки белья веревку. При взгляде на него мать вспомнила отца, его худой старческий торс. Жюльен был широк в плечах и плотен. У него был мускулистый мужской торс с легким пушком на груди.
— Ишь какая спина коричневая, — сказала мать. — Ты загорал?
— Раз или два, не больше, мы ходили купаться на Сону.
Она отошла на несколько шагов.
— Мы? Кто это «мы»? — пробормотала она сквозь зубы. — А потом купаться в эту пору года, боже мой, боже мой!
Она принялась полоть грядку, где трава глушила чуть показавшуюся из земли морковь. Время от времени она взглядывала на сына. Он быстро орудовал лопатой, прерывая работу только для того, чтобы поплевать на руки. На дорожке между досками двух парников вырастала куча черного, влажного перегноя. Три рыжие курицы уже ходили по куче, клевали червяков и личинок. Становилось жарко. В прозрачном небе медленно плыли к солнцу ярко-белые облачка.
Выполов грядку, мать подошла к Жюльену.
— Забери все, что можешь забрать лопатой, а я возьму грабли и подгребу за тобой, чтобы потом легче было все взять на лопату… Ах, хорошо бы управиться до того, как он выйдет.
Жюльен прервал на минуту работу и спросил:
— С чем управиться? С этим парником?
— Да.
— Смеешься? Я рассчитываю до четырех и с доброй половиной другого покончить.
Мать, стоявшая на несколько шагов позади, с минуту смотрела на него. Он трудился вовсю, накладывал лопату верхом и легко подымал ее. На шее у него блестели капельки пота. Он работал с остервенением.
— Не надрывайся, — сказала она, — чего ты спешишь, как на пожар?
— Подгребай, подгребай и не волнуйся! — отозвался он.
Парник был очищен задолго до прихода отца.
— Ну как, примемся за второй? — спросил Жюльен.
— Нет, лучше подождем отца, — сказала мать. — Я не знаю, хочет ли он и этот парник уже сейчас подготовить.
Жюльен подошел к колонке и подставил лицо и спину под свежую струю. Мать последовала за ним.
— Если хочешь, пойди за тачкой и отвези сорную траву в яму, пусть гниет, — сказала она.
Жюльен пошел к сараю, вернулся с тачкой и вилами и стал накладывать траву.
Когда он, оставив вилы, взялся за тачку, мать подошла к нему.
— Ты ходил на занятия в художественную школу, это правда?
— Ну да, а что я, по-твоему, делал?
— Ну, ты мог… не знаю там, что ты мог делать… Ну, скажем, гулять, лодырничать…
— Смеешься…
Мать его не узнавала. Она посмотрела ему в глаза, и так они молча смотрели некоторое время друг на друга. Матери казалось, что он не лжет. И все-таки она сказала:
