Эллины и иудеи | страница 130



Я накручиваю, рву телефонный диск:

— Смотрели?.. Нам звонят:

— Вы видели?..

— Надо прочитать, — говорит мне жена. — Надо знать, что такое этот "Тайный советник" на самом деле...

— К чертям! — рычу я. — Чтобы я к нему хоть пальцем притронулся?.. Да я...

— Надо знать, где и в какое время мы живем, — говорит жена, и в ее чистом, трепетно модулирующем голосе отчетливо проступают металлические интонации Жовтиса.

4

... я добываю номера журнала с "Тайным советником" и приступаю к чтению. Я читаю его и не могу дочитать до конца.. Блевотина неудержимо ползет, подступает к глотке, ударяет в голову — кажется, весь я, с ног до макушки, ею начинен... И это — журнал, которым руководил Шухов? Где печатался Домбровский? Где сияли, как звезды, упавшие с неба на его страницы, имена Платонова и Пастернака?.. Да что журнал — бог с ним, с журналом! Это печатается в моей стране! Где — не знаю, осколком или пулей убитый или заколотый штыком — лежит в земле мой отец! Где в Магадане сгнил его брат! Где миллионы, миллионы людей, которые могли жить, дышать, любить, рожать детей — зарыты, закопаны — с раскроенными черепами, со свинцом в затылках, сожраны цингой, голодом, утоплены в северных болотах!.. Миллионы!.. И после этого...

Пьяный от ярости, от стыда, хватаюсь я за телефонную трубку:

— Это вы, Александр Лазаревич?.. — говорю я, после нескольких неудачных попыток скачущей рукой набрать нужный номер. И срываюсь, не выдержав тона: — Я читаю, читаю!.. — ору я. — Я не хочу больше читать эту гадость! Я не хочу, не могу!.. Не могу, не хочу больше жить в этой стране! В этой подлой, сучьей, холуйской стране! Не могу и не хочу! Не могу и не хочу!.. - Это все, что запомнилось мне из моего оглушительного, слышного, должно быть, на все четыре этажа ора. Я не дал Жовтису произнести ни слова — бросил трубку и тут же набрал номер Берденникова. Он был дома, его густой, бодрый, ничего не подозревающий баритончик плеснул мне в лицо кипятком.

— Ты сука!.. — орал я — уже на него, отчетливо сознавая, что совершаю что-то непоправимое, ужасное — и не в силах удержать себя, остановиться. — И ты, и все вы!.. Все!.. Когда печатался "Вольный проезд", придуривались, будто не понимаете, о чем речь! А про себя думали: нас это не касается, это их, еврейские проблемы! Ну, ну, сиди, сочиняй свою хреновину, свои романы, чеши задницу! Только помни — когда штурмовики у тебя под окном затянут "Хорста Весселя", завопят: "Хайль Сталин!" — будет поздно!..