— Подожди, подожди... — пытался перебить меня обалдевший Берденников. — Ты о чем?..
— О чем?.. О "Тайном советнике"!..
Он не читал, не собирался его читать, как и я... Хотя слышал что-то такое краем уха...
Бедный Жовтис! Бедный Володя!.. Что я им наговорил? Все, что скопилось у меня в душе за это год — год одиночества, бессилия, отчаяния — обрушил я на своих ни в чем не повинных друзей!.. Но разве он, Жовтис, не помнит, как мы с женой примчались к нему после обыска?.. А Володя — как в те же дни мы с ним сматывали с бабин и кромсали пленку с Галичем — у нас дома?.. И как ночью, тайком, сносили в контейнер для мусора в углу двора охапки собранного по страничке, по тетрадочке самиздата — и жгли, жгли, жгли?.. На магнитофоне "Днепр-11", нашем верном товарище тех лет, на его полированной крышке стоял у меня портрет Солженицына — переснятая, увеличенная фотография... Володя бережно взял ее, приложил к груди, глаза его блестели, полные слез, "Прости нас, Александр Исаевич" — сказал он (а уж как в те поры мы, воспитанные на Хемингуэе, чуждались мелодраматических эффектов!..). — Мы запомним... Навсегда, на всю жизнь запомним эту ночь!..." Куда дели мы тогда это фото? Наверное, тоже порвали, сожгли. Ну, нет, — думали мы, — на этих пустяках мы попадаться не будем! Уж если гореть, так по крупному!.." И мы горели... Горела бумага, горела, сгорала наша жизнь... Выходит, ради того, чтобы все вернулось?.. И роман о Вожде и Гении Всех Времен и т.д. сделался бестселлером, переходящим из рук в руки?..
Я представил, как читают "Советника" в Караганде... Читают доживающие свой исковерканный, искалеченный век бывшие узники КарЛАГа... Их дети, внуки... Как читают его бывшие стражники, верой-правдой служившие Иосифу Виссарионовичу, о котором с таким благоговением повествует Успенский...
Я по автомату набрал Караганду, Михаила Бродского, моего друга. Он был дома. Он тоже ничего не знал, не слышал... Впрочем, слышал: в журнале печатают какую-то вещь, номера в киосках — нарасхват...
— Так вот, — сказал я ему после всего, что сорвалось у меня с языка в ответ на эти слова, — добудь все три номера, прочти и позвони мне. Или я окончательно спятил, или наступили времена, похожие на октябрь 64-го. Только гораздо хуже...
— Если ты так считаешь... — В трубке слышалось его недоверчивое, растерянное, обиженное сопенье. — Я прочту... Но думаю, ты перебарщиваешь... — Он был невысок ростом, толстяк, любитель поесть, лохматая седая борода и улыбка от уха до уха делали его похожим на добродушного бога Саваофа с рисунков Эффеля. Его отца как троцкиста когда-то выслали в Каркараликск, его самого "за сокрытие" этого факта после войны лишили офицерского звания (он был летчиком). Остальную жизнь, сделавшись горняком, он прожил в Караганде - столице КарЛАГа... Там, в Караганде, в пору нашей молодости мы познакомились и стали друзьями — Володя, Михаил и я. Караганда навсегда осталась для нас не словом, не местом проживания — паролем. Кстати, Роберт был среди нас — четвертым...
