Севка не отлынивал, он вел их даже ускоренно, насколько было возможно. Вечерами ходил в кино. В один из вечеров показали комедию «Антон Иванович сердится». Мытнинская набережная и Менделеевская линия заставили его сердце больно сжаться: там Галка сейчас, там отец… Там бомбы падают, а он в тылу.
Перед фильмом шел журнал, в котором показывали Кавголово. «Семейная» гора, большой трамплин, слаломная гора, кладбищенский лес, футбольное поле… Все горки, каждый сантиметр которых он избороздил, исчертил своими лыжами. Однажды возле кладбищенского леса он сорвался и напоролся брюхом на тоненький пенек. Затянул рану трусами и тщательно скрывал ее вечером, когда предполагался врачебный осмотр, — к соревнованиям допускали не всех. Его допустили. Первого и даже второго места он, конечно, не занял. На другой день вечером вернулся домой и признался по секрету сестре. Ома ойкнула, увидев рану, увела в свою комнату, чтобы мама не увидела, смазала йодом, дала ваты, забинтовала. Температура у него поднялась, но врача он категорически запрещал вызывать. Маме сказали, что завтра у него военный день, лыжные тренировки, а лыжников-спортсменов освободили от занятий. Поверила и ушла на работу, а сестра самовольно вызвала врача. Севка, конечно, скоро выздоровел.
После Кавголова в журнале показали лыжников в белых халатах, переползающих с открепленными лыжами, летящих с горы в атаку, делающих перебежки с винтовками. Сева мучительно завидовал. Может, пехотинцем он был бы заурядным, а вот лыжником — не из последних. Он физически тосковал по лыжам. В финскую войну доказал же, на что он годится. Чертова броня! Ну ничего, камералку закончим, тогда посмотрим. Никто не остановит.
И Сева настоял на своем. Он попал в школу пехотных лейтенантов и окончил ее в ускоренном темпе.
О выпуске Сева рапортовал сестре:
«…Последнее время писал тебе редко, потому что каждый день ждал выпуска. Вчера это произошло, и мне присвоили звание лейтенанта. Буду командовать взводом пехоты. Надеюсь, не подкачаем.
На выпуск мы утром и не надеялись. Начались нудные зарядки, подъемы с сумасшедшей скоростью на тесных нарах, поверка оружия, когда отделенный лезет под хомутик прицельной планки, сует нос в патронник, тыкает пальцем в магазинную коробку, смотрит в затыльник, как в зеркало, и осматривает у винтовки внутренности.
В поле пошли быстро, с полдороги вернулись за станковым пулеметом, и я тащил тяжеленное тело «максимки» на плече. Было уже жарко (солнце здесь шутить не любит), скатка пекла, как нарочно противогаз ерзал по боку. Идти пришлось по бесконечным сопкам, и я совсем проклял солнце, «максима» и шинель.
