Конвойные стояли рядом. Остроносый угощал ефрейтора сигаретой, что-то сказал, и оба засмеялись.
Нет, ничего не заметили. Значит, у Кемала есть время хорошенько все обдумать.
Он спрыгнул вниз и взялся за лом.
Он работал исступленно, бил и бил ломом по кирпичным сцементированным глыбам. А мысли лихорадочно метались в его голове. Что делать? Что теперь делать?…
Кемал не заметил, как Хайдар, на ходу развязывая веревку, которая заменяла ему ремень, зашел за стену. И тут раздался душераздирающий крик.
Бледный, с трясущимися губами и глазами, неимоверно расширенными от ужаса, выбежал Хайдар из-за стены и заметался по двору.
Конвойные щелкнули затворами, ефрейтор приказал на всякий случай:
— Хальт!
Это было излишним, так как кроме Хайдара никто не двинулся с места. Только перестали работать.
— Там! Там! — кричал Хайдар, указывая на стену.
Ефрейтор на секунду глянул туда, подскочил к Хайдару и сильным ударом автомата сбил его с ног.
— За что? Это не я! — завопил Хайдар.
Но ефрейтор деловито, словно всю жизнь только этим и занимался, несколько раз пнул его сапогом в лицо и выругался:
— Verdammt noch mal![8]
Ефрейтор приказал что-то солдату, и тот засеменил на своих кривых ногах к воротам, — наверное, к телефону.
Кемал не выдержал, шагнул вперед.
— Не троньте его! — крикнул он, взмахнув ломом. — Это я убил!
Но ефрейтор по-своему понял его жест, вскинул автомат и скомандовал властно:
— Platz nehmen Puhe![9]
Каджар шагнул к Кемалу:
— Ты?
Кемал опустил голову.
— Так вышло… Не удержался…
Ефрейтор снова прикрикнул на них:
— Still, Schweinehunde![10]
Прибежал запыхавшийся солдат, сказал что-то ефрейтору, тот кивнул, не сводя с пленных настороженного взгляда.
Хайдар неподвижно лежал у их ног.
— Он не виноват, — взволнованно сказал Кемал Каджару. — Это я. Пусть заберут одного меня. Я скажу им.
— Молчи уж! — зло прервал его Каджар. — Раньше надо было думать. А теперь все равно. Будут они разбирать, как же!
У ворот послышался шум мотора. Громко топая сапогами, вбежали солдаты, подхватили под руки бесчувственного Хай дара и поволокли на улицу. Потом унесли тело убитого.
— Эх, грех на душу взяли, — вздохнул Никодим Арсентьевич. — Нехорошо вроде получилось.
— Я же хотел… — начал было Кемал.
Но Каджар не дал ему договорить:
— Ладно, хватит об этом. Беритесь-ка за работу.
И уже вечером, когда они возвращались в лагерь, Каджар сказал:
— Вообще-то, как говорится, собаке — собачья смерть. Боюсь только, не наболтал бы он там лишнего, может, что и слышал такого. Вы не знаете — он ведь ходил, капал немцам. Но мелочам, правда, лишнюю пайку зарабатывал. Но таком на всякое способен.
