День и ночь, лѣт няя ночь, какъ-будто слились для, нея въ одно. Она позабыла о часахъ въ темной, безмолвной комнатѣ. Однажды утромъ она была вызвана изъ комнаты хозяйкою гостиницы. Мистриссъ Морганъ стояла на цыпочкахъ, въ темномъ коридорѣ, куда выходила дверь спальной.
— Она приѣхала! шепнула она Руфи, вся взволнованная и совершенно позабывъ, что та вовсе не знала о письмѣ, отправленномъ къ мистриссъ Беллингемъ.
— Кто приѣхллъ? спросила Руфь.
Ей мелькнула мысль о мистриссъ Мезонъ, но она услыхала съ гораздо большимъ, хотя и не столь опредѣленнымъ страхомъ, что то была мать Беллингема, о которой онъ всегда говорилъ какъ объ особѣ, мнѣніемъ которой онъ дорожилъ болѣе всякаго другого.
— Что мнѣ дѣлать? Она на меня разсердится? спрашивала Руфь, снова впадая въ свою дѣтскую зависимость отъ другихъ и чувствуя, что даже мистриссъ Морганъ способна нѣкоторымъ образомъ защитить ее отъ мистриссъ Беллингемъ.
Но та сама была несовсѣмъ спокойна. Нравственность ея сильно страдала при мысли, что такая знатная, настоящая леди узнаетъ, что она способствовала связи между ея сыномъ и Руфью. Она была вполнѣ расположена поощрять инстинктивное желаніе Руфи скрываться отъ глазъ мистриссъ Беллингемъ, желаніе, возраставшее въ дѣвушкѣ отъ какого-то неопредѣленнаго сознанія за собою вины, а еще болѣе отъ всего что она слышала о суровомъ характерѣ этой леди. Мистриссъ Беллингемъ завладѣла комнатою сына, будто не подозрѣвая, что тамъ только-что передъ тѣмъ жило другое бѣдное созданіе; а Руфь между тѣмъ поспѣшила скрыться въ одну изъ не занятыхъ комнатъ, и тамъ, оставшись одна, дала наконецъ волю своему сдержанному отчаянію и разрыдалась самымъ горькимъ, самымъ безнадежнымъ образомъ. Утомясь отъ долгихъ заботъ и отъ слезъ, она прилегла на кровать и заснула. Такъ прошолъ день.
Руфь все спала и никто о ней не думалъ и не заботился. Она проснулась поздно вечеромъ и первымъ чувствомъ ея былъ упрекъ себѣ за то, что проспала такъ долго. Ей все еще казалось, что на ней лежитъ отвѣтственность. Въ комнатѣ уже смеркалось; Руфь выждала пока смерклось совершенно и сошла къ мистриссъ Морганъ.
— Можно ли войти? спросила она за дверью.
Дженни Морганъ трудилась надъ іероглифами, которые она называла своими счетами. Она отвѣтила довольно рѣзко, но все же это было позволеніе войти, и Руфь съ благодарностью воспользовалась имъ.
— Скажите мнѣ пожалуста что съ нимъ? Какъ вы думаете, могу ли я пойти къ нему?
— Нѣтъ, нѣтъ, никакъ. Ужь теперь и Нестъ не смѣетъ входитъ туда убирать комнату; мистриссъ Беллингемъ привезла свою собственную служанку, да кромѣ того бывшую няньку и лакея мистера Беллингема; цѣлую свору слугъ, а ужь багажа, — безъ конца. Имъ везутъ сюда походныя кровати и докторъ приѣдетъ завтра изъ Лондона, какъ-будто худы для нихъ мои пуховики, да мистеръ Джонсъ. Нѣтъ, теперь ужь никого изъ насъ не пустятъ къ больному, — нечего и думать.
