— И что же с ним стало, хозяин?
— Ничего, некоторое время он не приходил в порт, а потом все же появился и провел в лодке всю ночь. Что ему еще оставалось делать? Он бы рад не возвращаться, да голод пригнал. Правда, как-то в баре рыбак поклялся, что вернулся только затем, чтобы заработать немного денег, а потом уйти; если же это ему не удастся, то один бог знает, что будет.
— И он копит деньги?
— Да.
— А не врет?
— Я сам храню их и, когда могу, прибавляю несколько песо.
— Из жалости?
— Нет, конечно.
Молча посмотрев на синий дымок сигары, хозяин понизил голос:
— Не из жалости, а именно потому, что один бог знает, что будет.
Он обвел взглядом уснувший порт — только в баре еще веселились рыбаки — и прибавил:
— Представляете себе, как ему трудно среди тех, кто его постоянно травит?
Больше мы не разговаривали в ту ночь. Рассказ хозяина потряс меня, я почувствовал, будто мне вывернули душу, будто я потерял что-то.
Я дошел уже до своей комнаты, собираясь лечь спать, когда вдруг увидел рыбака, который подшучивал над гребцом с заячьей губой. Я окликнул его. Он шел босиком, со связкой канатов на плече. Сбросив веревки, он спросил, что мне надо.
— Поговорить, если вы не спешите, — ответил я.
— Нет, не спешу.
Я не знал, как завести разговор, с чего начать, и в этот момент с берега снова донеслась песня:
Зачем моряку жениться —
жена моряку не нужна…
— Слышите, — сказал рыбак, — опять завели ту же пластинку! Поди, двадцатый раз за сегодня… Ха! При таком-то штиле… Как вам это понравится, дружище?
— Что вы хотите этим сказать?
— Ха! — продолжал он хитро, не без задней мысли. — Ведь вы сами сказали: когда нет ветра, на море слышно каждое слово. Представляете?.. Тьма кромешная, тишина вокруг, и поет эта пластиночка… Ха! Уж наверно тот тип в лодке слышит!
Он засмеялся, казалось, ему хочется заразить и меня своим злорадством, которое, видно, облегчало ему душу, но я испытывал только жалость к нему, к его жизни, к его душе, черствой и забитой, как у всех жителей саванны. Наконец он неловко по прощался и, взвалив на плечо связку канатов, исчез во мраке.
Не знаю, заводили ли еще раз эту пластинку: я уснул в ту ночь, как обычно накрыв голову подушкой. Под утро меня разбудил какой-то шум; я открыл окно и выглянул. Из управления начальника порта в бар прислали двух моряков. Я увидел их, когда зажгли газолиновый фонарь, осветивший все вокруг. Через открытую дверь я заметил свисающую с потолка веревку, которую кто-то поспешил обрезать, патефон и щуплое тело гребца, а на его шее — другой конец веревки.
