Да и снизойдет ли она до разговора с ним, если он найдет ее? — терзался он, вносимый толпой в сверкавший великолепием центральный зал. Или просто посмотрит на него как на сумасшедшего?
И почему он уверен, что она сможет ответить на все его вопросы?
Высоко над головой Джеремии, сидя на козырьке под самым потолком достопочтенного чикагского вокзала Юнион-стейшн, озирал толпу тот самый ворон, и один его глаз был направлен на одного конкретного пассажира.
— Славно, славно, сказал он таким глубоким и модулированным голосом, что никакого пера птице, даже такой царственной, он принадлежать не мог. — Удача приходит к тому, кто умеет ждать.
Ворон смотрел вниз на толпу смертных душ и высматривал тех, кто не был смертным и уж точно не имел души, которую мог бы назвать своей. Как всегда, их темные фигуры — а их было много — мелькали между живыми, как незримые призраки. В углу за одной из гигантских колонн — естественно, совсем одну — он увидел бледный предмет обожания Джеремии. Выражение ее лица крайне заинтересовало ворона и заставило принять решение.
— Удача приходит к тому, кто умеет ждать, — изрек он, расправляя крылья. — Но кто колеблется — погибнет, и это тоже правда.
И огромная птица улетела делать свою работу.
Король умер, да здравствует король!
Арос Агвилана знал того, которого они величали королем, хорошо знал; Томаса О’Райана отличало прекрасное чувство юмора — большая редкость для человека настолько… настолько уникального статуса, и Арос раньше считал — очень наивно, как он теперь понимал, — что это вместилище живой энергии послужит для Серых тем якорем, Который они так долго искали, якорем, который обеспечит им заслуженное ими будущее.
И тут этот проклятый смертный погибает, пытаясь сделать из себя героя.
— Увы, бедный Томас, — произнес Арос, стряхивая в пепельницу пепел с сигареты. На самом деле сигареты не было, был фантом ее, ибо — к великому сожалению Ароса, тосковавшего по вкусу настоящего табака, — только тень могли осязать Серые. В сущности, и сам он был столь же бесплотным, как дымок, спиралью поднимавшийся над угасающим пеплом. Увы, бедный Томас. Я знал его, Горацио.
Сидевший за столом напротив него (в помещении, где собирались Серые) растерянно заморгал — красные глаза исчезали и вновь загорались во мраке наподобие огней семафора на железнодорожном переезде. Арос отметил про себя, что его собеседник был почти не виден, поскольку ему не посчастливилось привлечь к себе внимания О’Райана и тем приобрести некоторую весомость в своем существовании.
