Покой, который я обрела в Африке, тоже был большим подспорьем, но я тогда почувствовала, что веду три практически не связанные между собой жизни. Одна – интеллектуальная, в которой я ощущала призвание к благотворительной деятельности и необходимость этой работы, поэтому не могла остановиться в придумывании различных проектов. Вторая – повседневная, когда занята приготовлением еды, работой или общением с людьми. И третья, в которой я жила прошлым, молясь и надеясь на совместное будущее со своими детьми. Я не знала, как совместить эти три жизни, и всякая попытка это сделать оставляла меня без сил.
Я продолжала борьбу за право встречи с Аддином и Шахирой. Я не сдавалась, но шли годы, я должна была умерить свой пыл и надеяться хотя бы на телефонный звонок. Теперь мне было позволено писать письма по образцу, навязанному Бахрином. Но эти письма давались мне кровью. Мне нельзя было включать в них ни одного слова о любви, как нельзя было говорить детям о том, что я хочу их вернуть домой. Я должна была отправлять их представителю Бахрина в Мельбурне, который, тщательно оценив каждое слово, решал, стоит ли отдавать письма моим детям. Вся эта великая уступка, сделанная мне в 1995 году, превратилась в грандиозную пиар-акцию для Бахрина и его адвокатов. Мне не верилось, что дети получат хоть часть того, что я им посылала через установленные каналы связи либо обычной почтой, но я продолжала писать по его формуле. Даже готовя подарки на дни рождения, я всячески старалась усыпить бдительность цензоров. Однажды я тайно поместила видеописьмо в пленку с фильмом «Звездный путь», надеясь, что детям будет позволено посмотреть фильм в одиночестве.
Отчаяние толкало меня на изобретение все новых путей общения с детьми. Я отправляла им открытки изо всех частей света, где бывала, никогда не забывая о том, что каждое слово может быть использовано против меня Бахрином. Ведь так легко извратить смысл почтовой открытки: мол, вот она, ваша любящая мамочка, развлекается, раскатывая со съемочной группой по всему миру.
Попытки, которые я предпринимала каждые три месяца, чтобы связаться с детьми, отнимали у меня колоссальное количество сил. Сначала меня охватывали гнетущие предчувствия, парализующие волю и заставляющие искать любой повод, чтобы отсрочить занятие этим делом. Потом я совершала деловой телефонный звонок представителям Бахрина в Мельбурне, прося разрешения поговорить со своими детьми. Дальше я набирала все телефонные номера известных мне резиденций королевской семьи, потом переходила к их рабочим телефонам. А затем просто сидела в спальне, вцепившись в малайзийскую телефонную книгу, которую привезла мне подруга из командировки в Малайзию, набирая телефоны всех людей, которые могли оказать мне помощь хотя бы косвенно. Я настолько привыкла молить незнакомых мне людей о помощи, что уже не замечала, как это делала: просила передать им записку или хотя бы рассказать, как выглядят и чем сейчас занимаются Шахира и Аддин. Я не стеснялась просить. Мне было наплевать на унижения, а грязная ругань, которой меня осыпали, стекала с меня как с гуся вода. Правда, злорадный смех, который я однажды услышала в трубке и из-за которого не выдержала и расплакалась, явился явным намеком на то, через что сейчас могли проходить Шахира и Аддин. Я чувствовала себя разбитой и уничтоженной: мои дети росли среди этих бессердечных людей, в окружении религиозных предрассудков и глухоты к человечности. Только один человек из всех, с кем мне довелось разговаривать, был со мной любезен, но только чтобы потом высмеять меня в Интернете ради достижения политических целей. Чем же я могла помочь своим ненаглядным детям, когда они были так далеко и их так хорошо охраняли от меня?
