Мой мирок был узок и изолирован. Я не расставалась с надеждой на возвращение детей, я оставалась их матерью, старшей, более сильной и способной повлиять на события. Так я себе говорила.
Однако существовали и такие вещи, на которые я не могла смотреть и мысль о которых была мне невыносима. Например, швейная машинка. Рукоделие и творчество занимали такое важное место в нашей с детьми жизни, что мне до сих пор было больно к ней прикасаться. К тому же те творческие порывы пропали вместе с детьми. Со дня исчезновения детей я пользовалась машинкой всего дважды: чтобы сшить наряд для новорожденного сына подруги, которая выходила замуж, и платье для школьного выступления Скай. Я сделала выкройку из красного крепа, выбранного Скай, прямо на обеденном столе и скрепила ее для первой примерки. Скай пребывала в восторге, знакомом только подростку, но у меня все сжималось внутри. При первой же возможности я заперлась в спальне на втором этаже, сославшись на желание принять душ, и разрыдалась. Мне хотелось шить для приемной дочери и для родных детей тоже. Я мастерила для Аддина и Шахиры со дня их рождения, это стало частью моего существа. Мне нравилось шить нарядные платья, летние сарафаны и широкие шорты, а потом из обрезков изобретать наряды для кукол.
На самом деле я сделала из дома не только убежище. Я превратила его в тюрьму и слишком боялась ее покинуть.
Уйти оттуда означало признать, что нашей большой семьи, состоящей из двух маленьких детей и троих относительно взрослых, где родители любят друг друга и живут в доме, куда с радостью приходят гости и друзья, больше не существует. К тому же это означало, что с точки зрения законов ислама я значительно сокращаю свои шансы встретиться с детьми.
Как только им станет известно о том, что я не замужем, Бахрин сделает все, чтобы меня признали падшей женщиной, которая не имеет никаких прав на своих детей. Для меня, Аддина и Шахиры будет лучше, если я по-прежнему буду сохранять видимость брака. Конечно, это был не лучший выход из сложившейся ситуации, но нужды детей всегда стояли для меня на первом месте, и даже самая призрачная надежда на то, что настанет день и мне разрешат поговорить с ними по телефону или придет письмо, помогала мне держать себя в руках.
Никто, кроме самых близких подруг, не знал о том, что кроется за благополучным фасадом. Они выслушивали меня, но не пропускали ни одного звука наружу, выступая в роли преданной и понимающей звукоизоляции. Храня мои секреты, они не осуждали ни мои страхи, ни мои безрассудные идеи. Это были лучшие в мире друзья. Особенно Деб Гриббл. Она принимала меня полностью без осуждения и с неизменной поддержкой. С Мэнди Фадж (ныне Холденсен) мы несколько лет были соседями. Мне очень повезло, что она стала моей подругой и удивительно сильным сторонником. С этими чудесными женщинами я могла смеяться, несмотря на обстоятельства, и просто быть собой. Сью Макартур, добрая душа, была моей самой давней подругой. Они вместе с мужем, Робом, стали крестными родителями Шахиры и Аддина. Эти люди просто любили меня и моих детей. Соучастница моих «преступлений», Салли Николс часто присоединялась к моим приключениям и поддерживала меня в самых щекотливых ситуациях. Позже мы стали часто путешествовать вместе, отрываясь по полной в Сан-Франциско и Вашингтоне. Хитер Браун всегда была рядом. Она позволяла мне заглядывать в свою жизнь, подсматривать за ростом и развитием лучшего друга Аддина, Джека, и гадать, каким мог быть сейчас мой сын. Но самое главное – с этими пятью женщинами я могла грустить. Они всегда позволяли мне эту роскошь. Когда я начинала сомневаться в себе, то брала телефон и говорила с дорогой Пэтси. Она всегда была непоколебимой оптимисткой и могла унять все мои страхи и снять усталость.
