C приближением неизбежной войны Хайдеггер постепенно замыкался в себе. По мере того, как опускалась военная тьма, «философия… как структура культуры» становилась абсолютно избыточной, сохраняясь лишь как «бытие, обращенное к самому себе». Тем не менее даже в разгар Второй мировой войны он не отказался от громких заявлений: «Сегодня мы знаем, что англосаксонский мир американизма полон решимости уничтожить Европу, а значит, и нашу родину, а значит, и западное начало»[8]. Все рассматривалось с точки зрения «судьбы». Величие оправдывало все. Личная жизнь Хайдеггера превратилась в Бытие, «судьба» Германии стала Судьбой Западной Цивилизации – не больше и не меньше. Похоже, он даже не задумывался о том, что Франция, Британия, к тому времени уже большая часть Италии и даже его любимая Греция сражались на стороне американцев (солдаты американской армии происходили из всех европейских стран, а командовал ею генерал с явно немецкой фамилией Эйзенхауэр). По всей видимости, теперь только Германия могла предъявлять права на «западное начало».
1945 г. оставил от Германии и подобных идей одни руины. Хайдеггер лишился должности в университете, а его дом вместе с драгоценной библиотекой реквизировали оккупационные французские войска. Хайдеггер был в ярости и писал военным властям: «Я самым решительным образом протестую против этой дискриминации моей личности и моей работы. Почему именно я должен быть не только наказан конфискацией излишков жилой площади, но и полностью лишен моего рабочего места и подвергнут диффамации перед всем городом – я бы даже сказал, перед мировой общественностью?»[9] Он по-прежнему не понимал. Но худшее было еще впереди. Теперь ему предстояло новое «унижение» – давать объяснения комиссии по денацификации. Однако Хайдеггер все равно отказывался признавать «личную ответственность» за открытую поддержку фюрера. В результате ему запретили преподавать – этот запрет действовал до 1951 г. Но Хайдеггер по-прежнему выступал с докладами перед состоятельными горожанами, которые, как и он, неоднозначно относились к недавнему прошлому. Хайдеггер не знал о зверствах в отношении евреев, и открывшаяся правда о Холокосте, по всей видимости, ужаснула его. Но извиняться он по-прежнему отказывался. И будет отказываться.
В 1968 г. Хайдеггер пригласил в свое шале в Тодтнауберге великого немецкого поэта еврейского происхождения Пауля Целана, который прожил у него три дня. Хайдеггер искренне восхищался стихами Целана, пронизанными экзистенциальной тревогой. Их чтение он считал новым подходом к вопросу бытия. Целан, давно благоговевший перед идеями Хайдеггера, был тепло принят стареющим философом – немногие удостаивались приглашения в Тодтнауберг. Как это ни удивительно, такие разные люди – тихий, домашний, восхищенный старик и психически неуравновешенный поэт, озабоченный судьбой своего народа, – достигли глубокого взаимопонимания. Но и тогда извинений не прозвучало. Целан уехал в полной растерянности.
