— Воспеваете фашиста, — вдруг блеснул знаниями Чеботарев. — Кстати, такой замкнутости в них твой философ не распознал.
Я с удивлением глянул на него. Бух смотрел вопросительно. Он вязнет в глубине своей памяти. С мозгами еще хуже, чем у меня.
Сотрудники явно не могли воспринимать абстракции: опять его понесло. Я опомнился, и перевел на конкретное.
— Мы погружены в коллективное бессознательное, причем архаичное. То, что было еще недавно, возрождается сейчас, особенно в бюрократии. Там свои вдохновения, воспевание подвигов во славу государства, собирания славянских земель. А «единица — ноль».
Я и сам такой, — подумал я. — Что там? Наше детство летящее космолетиком красным складным, в портах кранами, грозно звенящими, и тяжелым покоем страны.
Чеботарев настороженно спросил:
— Коллективное бессознательное, как ты называешь, — это большинство. Ты против большинства? Ведь оно делает историю.
Обнажил мое затаенное сомнение. Мне не хотелось с ним спорить.
— Говорю о твоих головокружительных предчувствиях обладания белыми яхтами, биомобилями и дорогими гаджетами. Как же возбуждает настоящий взрыв роскоши новых технологий, разлетевшихся во вселенной мелкими блестящими веселыми осколками энергий! Такое сознание видит других людей как предметы. Как во все времена, мало людей способно войти в переживание других. Правда, Света?
Она одна могла поддержать. Светлана смущенно поддалась.
— У всех заложено сострадание.
Она не знала плохих людей. Ее вера была броней, за которой она ничего не ведала о злых людях.
— Пока люди будут относиться друг к другу как к предметам, не замечая в них собственные переживания и судьбу, мир будет вертеться в пустом круговороте.
— Пустые слова! — изгалялся Чеботарев. — Ты сам в них не веришь.
Мой голос стал завывать. Я безоглядно бросился вперед, как Дон Кихот на ветряные мельницы.
— Это не пустые слова. Это конкретная история. Люди придумали разные способы достижения «просвета»: особые практики сосредоточения, глядя на горящую свечу, чтобы достигнуть такого отрешения от себя, когда забываешь себя, весь мир с его жадными устремлениями.
— В тупое созерцание своего пупа, — добивал меня Чеботарев.
Слова мои перестали цепляться за крепкие зубцы уверенности.
— Хотя такой способ постижения тоже имеет место быть. Ведь, в человеке сохраняется неизменяемая душевная глубина, как у Светы. Она — вне истории, в «просвете бытия», где и находится то самое близкое, куда я стремлюсь. Может быть, это высшее просветление, куда нужно стремиться.
