— Дружба дружбой, говорит, а служба службой. Поклянись мне Христом Богом, окроме одного человека, никому не сказывать о том, что услышишь от меня.
— Окроме какого, говорю, человека?
— Окроме князя твоего, Михайлы Андреича Курбского. Дело-то до него касающееся.
— Коли так, говорю, — так изволь. И поклялся ему Христом Богом…
— А дальше я и сам знаю, — прервал Курбский с блещущими глазами. — Трошка твой родом, может, и из Дубовки, да служит у Биркина. Так ведь?
— Так.
— Биркин же — купец оборотливый: не залеживаться же его товару, коли тут, во вражьем стане, верный сбыт? И подсылает он к нам своего Трошку с товаром будто бы из Дубовки, подсылает еще в потемках ранним утром, а убирается Трошка восвояси поздним вечером тоже в потемках, чтобы не подглядели.
— Так, так! — подтвердил снова Петрусь. — А знаешь ли, княже, что мне на ум сейчас вспало.
— Что?
— Да ведь коли у Трошки есть этакий потайной лаз из замка, так почему бы и тебе не пробраться туда тем же лазом в гости к Биркиным?
Курбский точно даже испугался такой возможности.
— Что ты, что ты! Господь с тобой!
— Да почему же нет? А уж Марья-то Гордеевна как была бы рада свидеться с тобой…
— Говорю тебе, что дело нестаточное, — резко прервал Курбский. — Я-то, может быть, с нею и видеться не желаю.
— Твоя воля, милый княже. А лазейку-то Трошкину, не погневись на меня, я все же выслежу.
— Это для чего?
— Не для тебя, так для себя.
— Но тебе-то на что?
— Мне-то?.. Ведь я, княже, как ни как казак, запорожец…
— Ну?
— И запорожцы мне братья старшие. Вот я и проведу их темной ночью той лазейкой в замок, как волков в овчарню; захватим стрельцов спящими врасплох: «Здорови булы, панове москали, як се маете?» Вот так штука! Знай наших!
Юный запорожец от удовольствия защелкал пальцами и залился звонким смехом. Но господин его, к его удивлению, ни мало не разделял его восторга.
— Ты этого не сделаешь, — решительно объявил он. — Ты поклялся Трошке не выдавать его…
— Да он и знать не будет, что я его выследил.
— А все-таки ты чрез него погубишь других русских, стало быть будешь перед ним Иудой-предателем, да и меня сделаешь таким же предателем перед Биркиными: кабы Маруся… то бишь Марья Гордеевна не доверяла мне, то ни за что бы не дала мне весточки.
— Экое горе! — вздохнул Петрусь и всею пятерней почесал у себя в загривке. — А у меня было так знатно надумано! Ведь одолеть-то русских нам когда-нибудь да надо?
— Надо, но в открытом, честном бою, а не предательством.
