— Не знаю.
— Ты уверен, что не знаешь?
Он попробовал посмотреть мне в глаза, но напряжение было слишком сильно. Подбородок его тихо склонился к груди, и он молчал. Так он стоял, нервно играя пуговицей мундира, возбуждая сожаление, несмотря на свои низкие поступки. Я прервал его молчание вопросом:
— Кто это: „Священный Союз?“
Он вздрогнул всем телом и сделал руками невольный жест, казавшийся мне призывом отчаявшегося существа о сострадании. Но он не издал ни звука, а продолжал стоять так, опустив голову вниз. Мы сидели, смотрели на него и ждали ответа, наконец, увидели крупные слезы, катившиеся по его щекам, но он продолжал молчать. Немного погодя я сказал: — Ты должен ответить мне, мой мальчик, и должен сказать правду. Кто такое, Священный Союз?
Он молча рыдал. Я сказал несколько жестче:
— Отвечай же на вопрос!
Он сдержал рыдания, стараясь овладеть голосом, затем, смотря на меня умоляющим взглядом, проговорил сквозь слезы:
— О, сжальтесь надо мною, сэр! Я не могу ответить, потому что не знаю.
— Как!
— В самом деле, сэр, я говорю правду. Я никогда до этой минуты ничего не слышал о Священном Союзе. Клянусь честью, сэр, это так.
— Боже правый! Посмотри на свое второе письмо, разве ты не видишь слов: Священный Союз. Что ты теперь скажешь?
Он посмотрел на меня взглядом глубоко обиженного человека и сказал с чувством:
— Это какая-то жестокая шутка, сэр! И как они могут играть со мной! Я всегда старался поступать как следует и никому не делал зла. Кто-то подделался под мою руку. Я не писал ни строчки из всего этого, я никогда в жизни не видел этого письма.
— О, ты, неслыханный лжец! Посмотрим, что ты скажешь на это, — я вытащил из кармана письмо с симпатическими чернилами и поднес к его глазам.
Он побледнел, побледнел, как мертвец. Он зашатался, хватился рукой об стену, чтобы не упасть. Через минуту он спросил, слабым, едва слышным голосом:
— Вы прочли его?
Наши лица ответили правду, прежде чем язык мой успел вымолвить лживое „да“, и я увидел, как в глазах этого мальчика снова появилось мужество. Я ждал, что он скажет что-нибудь, но он молчал. Наконец я спросил:
— Ну, что же ты скажешь относительно содержание этого письма?
Он ответил совершенно спокойно:
— Ничего, кроме того, что оно совершенно невинно и не может повредить никому.
Я некоторым образом был теперь прижат к стене, не будучи в состоянии опровергнуть его заявления. Я не знал хорошенько, как мне теперь действовать. На выручку мне подоспела мысль, я сказал:
