— Ты уверен, что ничего не знаешь о начальнике, и Священном Союзе и не писал письма, которое ты называешь поддельным?
— Да, сэр, совершенно уверен.
Я медленно вытащил узловатую скрученную веревку и поднял кверху, не говоря ни слова. Он равнодушно взглянул на нее, затем посмотрел на меня вопросительно. Мое терпение жестоко испытывалось, однако, я сдержался и сказал своим обыкновенным голосом: — Уиклоу, ты видишь это?
— Да, сэр.
— Что это такое?
— Это, кажется, кусок веревки.
— Кажется! Это есть кусок веревки. Узнаешь ли ты его?
— Нет, сэр, — сказал он самым спокойным тоном.
Хладнокровие его было изумительно. Я молчал несколько секунд, надеясь, что это поможет произвести больше впечатление следующим моим словом; я встал, положил руку на его плечо и сказал серьезно:
— Это ведь не поможет тебе, бедный мальчик, нисколько не поможет. Этот „знак“ „Начальнику“, эта узловатая веревка найдена в одном из ружей на ватер-фронте.
— Найдена в ружье? О, нет, нет, не говорите, что в ружье, но в отверстии патрона, она должна быть в патроне! — Он упал на колени и заломил руки, подняв лицо, на которое жалко было смотреть, так оно было мертвенно, так полно дикого ужаса.
— Нет, это было в ружье.
— О, вышла какая-то ошибка! Мой Боже, я погиб! — И он вскочил и начал бегать взад и вперед по комнате, отстраняя руки, которые протягивались, чтобы поймать его, и стараясь выбежать вон, что, понятно, было немыслимо. Затем он опять бросился на колени, плача изо всей силы, и, обнимая мои ноги, умоляющим голосом говорил:
— О, сжальтесь надо мной. Не выдавайте меня! Они не пощадят моей жизни ни одной минуты! Защитите меня, спасите меня! Я все расскажу.
Потребовалось порядочно времени, чтобы успокоить его, умерить его страх и привести в возможно разумное состояние. Затем я начал спрашивать его. Он отвечал скромно, с опущенными глазами, время от времени вытирая струившиеся по его лицу слезы.
— Итак, ты в глубине души мятежник?
— Да, сэр.
— И шпион?
— Да, сэр.
— И действовал по ясно-определенным приказаниям „извне“?
— Да, сэр.
— Добровольно?
— Да, сэр.
— С радостью, может быть?
— Да, сэр, мне незачем отрицать этого. Юг — моя родина сердце мое — южное и весь я принадлежу ему.
— Значит история, которую ты мне рассказывал о своих несчастьях и преследованиях твоего семейства, придумана на этот случай?
— Они… они велели мне рассказать ее, сэр.
— И ты хочешь предать и погубить тех, кто сжалился над тобой и приютил тебя? Понимаешь ли ты всю свою низость, несчастное, заблудшее создание?
