Мнѣ было очень весело. Въ головѣ шумѣло. Я расхохоталась.
— Отчего же ты не хочешь взять меня съ собой?
— Барышня, да я бы душою рада, но какъ же?.. Нескладно что-то…
— Шалить, такъ шалить до конца. Я поѣду. Только вотъ что, ты будешь любезничать съ своимъ Михайломъ, тебѣ будетъ весело, а кто же станетъ развлекать меня? Надо четвертаго, либо подружку, либо кавалера, мнѣ все равно.
Таня весело кивнула головой и отошла къ Михаилѣ.
— Петровъ давеча просился, чтобы Михаило принялъ его въ компанію; они пріятели, оба гжатцы, одногорожане, — сказала Таня минутъ черезъ десять. — Какъ полагаете?
— Принимай, — засмѣялась я, тѣмъ лучше: вѣрнѣе не выдастъ насъ, если будетъ виноватъ, вмѣстѣ съ нами…
Она тоже засмѣялась.
— Вѣрно. А вы съ нимъ будьте поласковѣе. Онъ ничего, парень хорошій, какъ есть «комильфотъ», за него даже купчиха хотѣла замужъ выйти.
И вотъ я, Таня, ея женихъ и Петровъ очутились въ кабинетѣ грязненькаго ресторанчика. Какъ сейчасъ помню его красные съ золотыми разводами обои. Всѣ были слегка навеселѣ послѣ угощенія на вечеринкѣ. Мнѣ не слѣдовало больше пить, но я побоялась обидѣть людей, истратившихся на наше угощеніе, и понадѣялась на себя, что не опьянѣю, — я могу вынести много вина. Ни поддѣльное шампанское, котораго потребовала Таня, ошеломило меня, и не прошло четверти часа, какъ мы всѣ были страшно пьяны. Таня стала буйно-весела; а я, наоборотъ, совершенно отупѣла. Помню, что женихъ Тани цѣловалъ ее, что она на меня за что-то сердилась, стучала по столу кулакомъ, а потомъ рвала на себѣ платье и выкрикивала бранныя слова. Ей кто-то зажалъ ротъ. Она перестала буянить, но во все горло затянула пѣсню. Помню, что пришелъ распорядитель и спорилъ съ мужчинами, запрещая намъ шумѣть, и совѣтовалъ куда-то перейти…
Меня разбудила страшная головная боль. Я приподняла голову съ подушки и уронила ее назадъ, но мнѣ мелькнули незнакомые обои, и я вскочила и сѣла на постели, протирая запухшіе глаза и силясь вспомнить, гдѣ я, зачѣмъ и что со мною. Въ дверь глянуло женское лицо. Я едва узнала Таню. Она была блѣдна, желта, помята, какъ выжатый лимонъ, и въ глазахъ ея застыло такъ много ужаса, что я сразу поняла все и сама застыла въ столбнякѣ… Таня сѣла рядомъ со мною.
— Надѣлали мы дѣла! — прошептала она.
Я молчала.
— Вы не пугайтесь очень; какъ нибудь спрячемъ, — продолжала она, оживляясь. — Поправить нельзя, а скрыть нетрудно. Онъ не разскажетъ. Онъ самъ больше васъ испугался, когда отрезвѣлъ и понялъ, въ какую бѣду втравило его вино. Такъ и бросился бѣжать, словно полъ подъ его ногами загорѣлся. Господи! угораздило же васъ такъ перепиться: я сама была какъ мертвая. Не то развѣ я допустила бы? Тутъ и вины-то вашей никакой нѣтъ: хмельная — чужая.
