Хоббс поднялся на помост и встал перед микрофоном.
Рев труб и грохот барабанов внезапно стих.
В блоке никогда не бывало тихо. Никогда. Но сейчас, после оборванного марша, нескончаемые ряды забитых камер казались почти молчаливыми.
Хоббс глубоко вздохнул, выпятив грудь и расправив плечи. Охранники клином выстроились перед помостом. За ними громоздились крутые зарешеченные стены, придавленные гранитными блоками, поверх которых под неистовым солнцем выгибалась крыша из стекла и металла. Заключенные высыпали из камер и стояли, покуривая и почесывая интимные места, вдоль перил. Мало кто из них носил предписанные синие тюремные робы, не разукрасив их каким-нибудь неуставным дополнением. Многие были до пояса обнажены. Жалкие жесты неповиновения… Как бы там ни было, Хоббс сумел привлечь их внимание своим торжественно обставленным появлением, которое внесло разнообразие в их тоскливо-монотонное существование. Но теперь, когда начальник тюрьмы, широкий, словно скала, лысоватый, в черном костюме, с каменным лицом молча ждал, тишину начал прорывать нарастающий ропот. Поначалу просто нутряное и горловое ворчание, которое и речью-то нельзя было назвать — просто рык недовольства. Пятьсот человек будто слились воедино. Затем из бесформенного рокота выплеснулись отдельные выкрики. В горячем густом воздухе, тяжелом от запаха взмокших тел, казалось, будто слова летят в Хоббса, медленно кувыркаясь.
— Эй, начальничек! Я твою маму в задницу драл! — под дружный гогот раздался возглас с третьего яруса.
Хоббс неторопливо достал из кармана белый платок и, не говоря ни слова, промокнул лоб.
— Ага, и она мне говорила, что ты и сам не прочь ей так впердолить, да пиписка все никак не вырастет!
Опять ржание. Со второго яруса донесся вопль: „У начальника пиписка не выросла!“ Хоббс аккуратно сложил платок, позволяя шуму нарастать. Куда ни глянь — на всех ярусах ничего, кроме поднятых кулаков, перекошенных красных ртов, налитых кровью глаз и оскаленных желтых зубов. Дождавшись сплошного потока оскорблений, Хоббс наклонился к микрофону:
— Мне жаль вас всех.
Он говорил негромко, предоставив основную работу громкоговорителям. Шум немного поутих. Разъяренным заключенным все-таки было интересно, что скажет начальник. А тот сделал паузу и обвел взглядом все три яруса, лишь изредка задерживаясь на некоторых знакомых лицах. Затем, будто утвердившись в худших своих предположениях, Хоббс кивнул и продолжил:
— Вы хуже животных.
