…Расин стоял перед гончарной палаткой на Гаванском спуске, где рядами расставлены были горшки, крынки и плошки, а сам краем глаза наблюдал за нищим, который тряс на углу своей кружкой для подаяний.
«Если он и сейчас поплетется за мной, значит – не показалось, – думал князь. – Упитанный какой нищеброд, у меня бы живо работать отправился…»
Он отошел от палатки, спустился в погребок, где торговали вялеными фруктами и орехами – старый погребок, знакомый еще с детства. Там, на его памяти, был второй ход, весьма удобный для побегов от воспитателей.
Ход и вправду остался, им Расин и вышел на другую сторону улицы. Там прислонился к стене, не сводя глаз с подозрительного нищего.
Тот терпеливо стоял на малолюдной улочке, не обращая внимания на прохожих, звенел медью в кружке, а когда князь, как ему показалось, уж слишком задержался, приблизился к погребку и глянул в оконце. Расин усмехнулся.
Бросив воробьям горсть орехов, он осмотрелся, взобрался по карнизу на плоскую крышу сарайчика; оттуда спрыгнул на задний двор, вспугнув кур. Через низкую калитку вышел на Глухую рыбную улицу, откуда с Гаванского спуска прямым путем поворотов пять, да и был таков.
Слежку Расин распознал сразу, но решил, что к нему прицепилось обычное гаванское жулье, приметившее нового человека, да еще одетого на чужеземный манер. На Лорана и не подумал.
Задумавшись, Расин несколько раз сворачивал в тупички, которых по улице было много – на то она и звалась Глухой рыбной – наконец, вышел к Приморскому рынку, и на маленькой площади против Моряцкой часовни снова увидел своего попрошайку. Тот о чем-то трещал с разносчиком мелкого товара. Это, надо думать, второй. Князь оглядел обоих и пошел своей дорогой.
На рыночных рядах разносчик нагнал князя, и дальше толкался от него шагах в двух, что даже в сутолоке было заметно. Расин разозлился. За полчаса он облазил лавок двадцать, да все в таких местах, что с лотком еле протиснуться можно было, раза два прошелся разносчику по ногам – великодушно простите, сударь! – в обжорном ряду пролил на него горячий бульон, потом незаметно дернул завязки лотка, отчего тот пополз вниз, а весь мелочный товар раскатился по мостовой.
За последними телегами рынка открылся переулок с ободранными домишками и деревцами на крышах, где на веревках сушилось латаное белье. В конце переулка блеснула ослепительно синяя полоса моря.
Расин остановился, прищурившись от серебряной ряби. Свежий ветер ударил в лицо, над головой что-то качнулось и ржаво заскрипело. Князь поднял глаза. «Мокий-брадобрей, – красовалось на жестяной вывеске. – Пиявки». Расин перечитал надпись, украдкой глянул через плечо на разносчика, который снова маячил за спиной, и спустился в лавку.
