Потом они снова ехали, забравшись в переполненный товарный вагон, где красноармейцы согревали себя в веселой возне. Света в вагоне не было. Лишь изредка вспыхивал маленький огонек, когда кто-нибудь закуривал махорочную цигарку. Васенин иногда окликал: «Эй, Тима, ты не потерялся?» О других своих спутниках комиссар не заботился: стреляные воробьи.
Эшелон остановился в Худоеланской всего на несколько минут, чтобы заправиться водой паровозу. Потом он унесся дальше в глухую морозную тьму, а Васенин, переждав, когда замолкнет перестук колес, скомандовал Тимофею:
— Принимай отряд!
Плотной цепочкой, ступая друг другу в след по глубокому снегу, они потянулись к дороге, единственной, по которой должны были выехать на Московский тракт от Мироновой смолокурни солдаты капитана Рещикова. Далеко на взгорке, по ту сторону железнодорожной станции, немигающими, слабыми огоньками светилось большое село Худоеланское. Делать им в этом селе пока было нечего.
— Неладно, — сказал Васенин, когда они, все так же разваливая ногами тяжелые сугробы, пересекли широкую поляну и углубились в частый, низкорослый березнячок. — Давай-ка, Тима, пойду я головным. Не то без проводника мы останемся.
Тимофею было жарко, он все время сбивал на затылок свою наползавшую на глаза мохнатую шапку.
— А я тогда совсем не пойду, — сказал он. — Повел — я и веду.
— Ну, как знаешь, — протянул Васенин. — А вообще-то мне в человеке такое упрямство нравится. Пошел — иди, пока не дойдешь!
Миновали березнячок. Вломились в колючую еловую чащу. Потом наконец набрели и на узкий желоб, продавленный десятками саней в сыпучих сугробах, дорогу к Мироновой смолокурке.
Чем дальше, тем выше и глуше теперь поднимались по сторонам сосны и ели. Васенин восхищенно покряхтывал: «Д-да!..» А Тимофей, разгорячась, все прибавлял шагу. Его подталкивало мальчишечье тщеславие: в тайге он свой.
Тьма лишь чуточку стала редеть, когда они добрались до зимовья. Снег далеко вокруг был перемешан копытами лошадей и санными полозьями. Теперь он за минувшие три дня застыл жесткими гребешками. А на месте самого зимовья лежала груда обгорелых бревен, исхлестанных давно пронесшейся метелью.
— Вот тебе на! — сказал Васенин. — А я рассчитывал, отдохнем, попьем чайку.
Тимофей хмуро смотрел на печальное кострище.
Отчего загорелось зимовье? Когда он уходил отсюда, оглядываясь с дороги, никакого зарева над лесом не видел. Значит, пожар начался не в той свалке, когда солдаты боролись с капитаном Рещиковым. Они запалили зимовье потом, уже совсем готовые к отъезду, иначе как бы им удалось запрячь коней, — известно: кони боятся пожаров. Зачем солдаты сожгли жилье, которое их приютило на ночь и согрело на лютом морозе? Зачем они сделали это ненужное, бессмысленное зло?
