Работая над предметом, она могла выкинуть все остальное из головы. Она не слышала повышенных голосов отца и деда, спорящих о деньгах, о ее матери или вообще ни о чем конкретном, их единственный выход эмоций по поводу несбывшихся надежд. Она не задумывалась над тем, как сильно ей не хватает матери. Она забывала об уродстве улиц за окном, с разбросанной кругом бумагой, о насилии, которое поджидало за каждым углом, и о насмешках окрестных детей.
Когда она работала, оставалось только равновесие цветов, то, как одна поверхность поглощает или отражает свет в отличие от другой, симметрия рисунка. Было только сильное желание создать нечто красивое и долговечное.
Она посмотрела на результат своей работы: простая целлулоидная гребенка, щетка из свиной щетины и детское зеркальце, сделанное из блестящей стали, вставленное в розовый пластик, — но они были превращены в подарок ко дню рождения ее красивой матери.
Месяцами она собирала изящную, тонкую, как шелк, фольгу от жевательной резинки «Джуси Фрут», выпрашивала обертки у одноклассников и даже тратила драгоценные десятицентовики, покупая сладкую дрянь, которую сама никогда не жевала. Тщательно и осторожно она отдирала фольгу от бумажной подложки и разглаживала ее. Она использовала ее вместо серебряного листа, который не могла себе позволить, наклеивая ее на гребенку, щетку и зеркало, расправляя каждый пузырек, пока принадлежности не стали полностью посеребренными.
С помощью крошечных бусинок и кусочков пляжного стекла, которым дедушка помог придать форму на шлифовальном круге, она воспроизвела витраж собора Шартре во Франции на задней стенке зеркальца. Она отыскала картинку в библиотеке. Богатство красок, симметрия рисунка одновременно казались спокойными и трепещущими. Пит сочла его идеальным символом покоя и надежды, и ей хотелось, чтобы в ее матери он пробудил те же чувства. На обратной стороне щетки был тот же рисунок, выполненный из кусочков раковины с опаловым отливом. На гребенке ее фантазия разыгралась, выложив из пляжного стекла виноградную лозу с большой кистью белого винограда из поддельного жемчуга, а листья из твердого кружева.
Она не могла дождаться завтрашнего дня, чтобы отдать это матери.
Пит наклонилась и поцеловала бледную щеку матери, проведя рукой по ее все еще прекрасным серебристо-золотым волосам.
— До свидания, мама. Я приду на следующей неделе.
Для Пит субботний ритуал был всегда одинаков. С отцом или дедом — редко сразу с обоими, но никогда без сопровождения одного из них, она совершала долгую и скучную поездку в Йонкерс, делая пересадку из метро на поезд, потом на автобус, прежде чем оказаться перед мрачным серым зданием, разместившимся на отвесном берегу реки Гудзон. Увидя его в первый раз, Пит подумала, что оно похоже на отвратительный сгнивший зуб, торчащий из челюсти гиганта. Даже когда она становилась старше и другие сказочные ассоциации исчезали, эта сохранилась в ее памяти. Государственный институт для душевнобольных в Йонкерсе был местом разложения, местом, которое пережевывало людей в ничто, перемалывало их души и разум гигантскими челюстями, которые, захлопнувшись раз, казалось, никогда уже больше не откроются и не выпустят свою жертву.
