Пит никогда не разрешали заходить в комнату матери. Отец или дедушка заставляли ее ждать в комнате для посетителей, пока они приведут маму. Иногда ей приходилось долго сидеть в одиночестве. Случалось, что папа возвращался к Пит один и говорил: «Мама сегодня неважно себя чувствует, мы увидим ее на следующей неделе». И Пит знала, что лучше не спорить.
У Беттины были хорошие и плохие дни, и Пит рано научилась распознавать их с первого взгляда. В хорошие дни они вместе шли гулять на чахлую лужайку, окаймленную сорняками и усыпанную канареечного цвета одуванчиками. Или могли сидеть под дубом и наблюдать за быстрым течением реки Гудзон, иногда текущей к морю, а иногда быстро бегущей вверх с прибывающим приливом.
В хорошие дни Беттина улыбалась и даже немного болтала. Пит рассказывала ей о школе, о том, что она читает, о новом платье или постановке, которую она видела по телевидению. А когда наступало время уходить, Беттина горячо обнимала Пит и целовала на прощание. Тогда она казалась почти нормальной, и Пит всегда спрашивала: «Почему мама не может вернуться домой, папа?»
«Слишком рано, Пит. Она еще не поправилась».
«Она когда-нибудь выздоровеет?»
Стефано смотрел на реку: «Не знаю, бамбина. Может быть».
В не столь хорошие дни Беттина уходила в себя, лицо становилось бессмысленным, и она едва произносила хоть слово, будто челюсти этого заведения закрыли ей разум. Тогда она тихо сидела на диване между мужем и дочерью, казалось, не замечая, что они держат ее за руки, в то время как сама смотрела на что-то, что никто, кроме, нее, не мог видеть.
Сегодня день оказался хорошим. Пит приехала с Джозефом, и Беттине понравился ее подарок. Позднее они все вместе стояли на крутом берегу и наблюдали, как одномачтовый шлюп с небольшой осадкой поворачивал против течения, наполняя ветром раздувающиеся паруса, продвигаясь к Элбани в ста милях вверх по течению. Когда он исчез, Беттина вспомнила морскую прогулку в Швенингене, которую она совершила ребенком, лицо ее озарила тихая улыбка, а глаза засверкали от наивных воспоминаний, когда она нежно спросила:
— Помнишь, пап?
— Да, дорогая, — ответил дедушка таким печальным голосом, что Пит захотелось заплакать. — Я помню.
Пит также старалась запомнить, удержать в памяти некоторые яркие впечатления, которые были связаны с ее матерью. Позволить им изгладиться значило бы потерпеть частичное поражение в борьбе за мамину жизнь. Она могла припомнить, как она держала маму за руку и гуляла в парке у реки и как мама перечисляла голландские названия цветов вдоль дорожки. Маргаритки были margrietjes, запомнила она, а ноготки — goudsbloemen, золотые цветы. И когда бы Пит ни увидела ирис, она все еще слышала смех матери, напоминающий звук стеклянных ветряных колокольчиков, которые подвесил их сосед мистер Моррис над своим запасным выходом. Regenboogen, называла она их. Радуги!
