— Чем вы сейчас занимаетесь?..
Молодой человек отчаянно пытался понять смысл этой фразы. Сначала ему пришлось очистить мозг от всех заготовленных ответов, и он поколебался между несколькими одинаково глупыми ответами, как то: «Я жду… Я лечусь… Я смотрю на вас… Я думаю… Я учусь… Я ничем не занимаюсь…» Да нет; решительно, в этом вопросе не содержалось приемлемого смысла. Ничего не было сложного в том, чтобы спросить у врача, что он имел в виду. Но Симон испугался показаться простаком. В конце концов, он отважился поступить так, как делают все в подобных случаях: повторил вопрос.
— Чем я занимаюсь?..
Тогда доктор посмотрел в его глаза своими красивыми темными, слегка затуманенными глазами, в которых поблескивала насмешливая искорка.
— Я, естественно, говорю о вашей температуре…
Естественно, он говорил о температуре!.. Симон поспешил сообщить ему требуемые сведения, но сделал это довольно сбивчиво, путаясь в цифрах, словно никогда об этом не думал… Марша неуловимо улыбнулся.
— Вы импровизируете?..
Симон покраснел, с неподражаемой неестественностью ответил еще на два или три вопроса такого же рода, и, поскольку доктор задал ему новый вопрос, еще более неожиданный, — не кажется ли время ему слишком долгим, — он повел очень насыщенную, простодушную и несвоевременную речь, которой надеялся сгладить жалкое впечатление, которое он, должно быть, произвел. Но доктор не любил слушать. Он отрезал:
— Раздевайтесь!
Теперь его рука нервно теребила стетоскоп из слоновой кости, висевший на его груди. Симон решил, что он, должно быть, торопится. Он стал раздеваться как можно быстрее, то есть очень неловко. Узел галстука непривычно сопротивлялся. Снимая галстук, Симон пытался вспомнить мучавшие его когда-то детали, о которых он пообещал себе спросить доктора.
— Кашляните… Вдохните…
Эту гимнастику Симон начинал выполнять довольно сносно. Это было неинтересно. Тем не менее он был взволнован. Вскоре он почувствовал, как твердые пальцы постукивают по нему то здесь, то там, отыскивая подозрительное место. Маленькие, короткие, нечастые удары перемежались по всей спине; его разум ушел из-под контроля, и ему вдруг нелепо захотелось смеяться.
Доктор сделал несколько записей в бумагах, затем поднялся и направился к освещенному пюпитру с рентгеновскими снимками. Симон поднялся, чтобы идти за ним, поколебался, подойти или нет, подошел. Там был снимок, привезенный им из Парижа, а рядом — последний, сделанный незнакомой молодой женщиной, которая в это самое время сидела в углу комнаты, повернувшись спиной, работая за маленьким едва освещенным столом, похожим на островок, затерянный в океане тьмы. Симон подумал, что эта хрупкая на вид женщина, наверное, не существовала на самом деле, или, по меньшей мере, была сестрой мифических созданий, избранных жестокой судьбой, чтобы искупить неведомые проступки: они обречены жить вдали от света, в подземельях замка, потому что испарятся под лучами солнца. Тем временем, считая, что стоит еще слишком далеко от освещенного экрана, на котором сопоставлялись два снимка, он сделал было небольшое движение, чтобы подойти чуть ближе; но перед ним, как шлагбаум, вытянулась рука, а экран погас перед глазами. Ему пришлось допустить, что мир, в котором он живет, никоим образом не должен подвергаться его чувственному восприятию.
