Ему открыла Настенька. Она стояла в полутьме коридора и странно ширила глаза. Он взял в ладонь ее пальцы, поднес к губам. Сердце колотилось, трудно было дышать.
— Вы одна. Анастасия Сергеевна?
— Совсем одна. Прошу вас.
Они вошли в первую комнату, вторую. Сердце колотилось все громче. Его окружала тишина, грохочущая тишина.
Он огляделся: на щите, прикрепленном к двери, красовались газыри, самые разные, от тех, что украшали черкеску Шамиля, до тех, что и сегодня носят на Кавказе.
— Это Шарль, — сказала она и взглянула на газыри. — Его страсть.
А Репнин подумал: невеселая страсть, что-то в ней от обидного сознания, что металла, из которого сделаны эти газыри, недостает тебе самому…
Они дошли до гостиной. Она устроилась на софе, подобрав под себя ноги. Ему предложила место поодаль.
Он встал и пошел к ней. Ему почудилось: вода в синем сосуде колыхнулась и автомобиль, бегущий мимо, расплавился и потек по мостовой.
— Я… буду кричать, — произнесла она.
Он подошел и поцеловал ее в губы, глаза, шею.
— Я сейчас возьму у вас ключ и запру этот дом, — шепнул он, едва переводя дыхание: сердце не давало говорить. — Запру и буду оборонять… Все пущу в ход: и медные подсвечники, и люстры, и газыри — они же не пустые…
Она засмеялась. И в этом смехе было все: и то, что ей хорошо, и то, что она не хочет принимать эти слова всерьез, и то, что она не хочет отвечать на них.
— А ведь я знала вас прежде, — вдруг сказала она, — видела вас и издали наблюдала за вами… издали, — добавила она и попыталась снять его руку со своей. — Когда на облачном небе следишь за луной, знаешь, где она скроется за облака и где вынырнет… Ступайте туда. Ну!.. — Она указала на стул, который он только что покинул.
Но он и не думал размыкать рук.
— Погодите… послушайте, что я хотел вам сказать, — произнес он и почувствовал: она затихла. Он чувствовал, как затихли руки, дыхание. голос, может, даже сердце. — Я должен успеть сказать вам, зачем пришел. — Он разомкнул руки, но она продолжала сидеть рядом, такая же кроткая и внимательная. Ему было необыкновенно хорошо сознавать, что он отпустил ее, а она не ушла. — Я пришел, чтобы умолять вас: не уезжайте… — Ему хотелось сказать ей: «Если бы я был простодушнее и доверчивее, чего доброго, принял бы вас за женщину, которая решилась бросить вызов всем силам мира… Но вот прошло всего две недели, и куда делась ваша миссия на Дворцовой, ваш Маркин!.. Цепи оказались покрепче, чем вы думали!..» — Не уезжайте! — мог только сказать он.
