крыш высоких,
припав, бузу татарскую сосут,
еще безматок в улее гигантском
не ворохнулся:
грузно спит,—
уже
за городом припухлым, хмурым веком
моргает кто-то
и нервно пальцами
по водостокам бьет.
Бульвары.
Прибитый снег застыл —
как застарелый мрамор,
а рядом чернота припала:
провалились раны…
И слезы
(не мои — дубов безмолвных)
лицо и руки окропляют мне.
Незрячие, чего ж вы в плаче?
Пусть грязною дерюгою
покроется дорога,
пусть войлок виснет
вместо синевы,—
но верьте,
скоро, скоро
сюда веселье прилетит
и будет музыка играть,
когда и в хате обветшалой,
и в самом нищенском квартале,
и в каждом месте,
в каждом сердце
взойдут светящиеся розы…
Розвальнями
молчаливо
кожух проехал.
