Он любил незаметно, не торопясь, покружить по этим базарным скопищам, молодея душой, радуясь неизбывности человеческих привычек — кровных, наследственных, переходящих от родителей к детям, внукам и так — в бесконечность рода людского, пока он существует…
«…пока он существует», — повторил он себе, думая о том, что может наступить миг, когда все исчезнет. Именно м и г, потому что уничтожение наступит сразу. Потому что взрыв в секунды переменит все сущее на земле. Неужели такое случится? Неужели нельзя остановить? Если все эти люди поймут, как р е а л ь н а опасность, то тогда и начнется быстрый отход от ядерной пропасти. Только в этом спасение, и он… нет, они все вместе, как миллионный профсоюз, могут уже сейчас начать это движение, увлекая за собой миллионы других. И он… ах, да что о себе! Просто уже сейчас надо сделать все необходимое.
Возвращаясь все время в мыслях к митингу, Джон Дарлингтон не то чтобы пытался утвердиться в правильности затеянной им общепрофсоюзной кампании — в этом он не сомневался ни на минуту, но в висках молоточками стучало, что это — п о с л е д н я я кампания в отпущенном ему сроке пребывания у власти. И он невольно задумывался о том, какой же останется страна, когда на ее судьбу лично он уже не сможет столь активно влиять, как делал почти целое десятилетие. Недавно он обнаружил, что она совсем не такая, какой он себе ее представлял, вероятно, основываясь на идеях и мировосприятии тридцатых годов. А это значит, что они мало в чем преуспели в семидесятых, когда твердо освоились у власти. И так, выходит, всегда, во всех поколениях, думал он, кроме, пожалуй, революционных, когда новые идеи воплощает само поколение…
Перебирая все свои начинания, которые в большинстве почему-то не удавались, однако всегда находились оправдания этим «почему-то», мол, если бы то-то, и то-то, и тогда бы… Но «тогда бы» так и не случались, а потому, перебирая в последнее время все свои неудачи (были, конечно, и удачи, но, так сказать, текущего момента, а он мыслил об их реформаторских начинаниях), Дарлингтон с тягучей грустью сознавал, что начни он сызнова свой путь во главе профсоюза, то делал бы, может быть, то же самое, но по-другому, в другой последовательности, и главное — решительно осуществляя цели, не ш а г з а ш а г о м, как повелось по традиции, а — сразу! То есть не убеждая массы постепенно, не уговаривая их, а встряхнув, заставив с р а з у переломить сознание, принять новый подход к осмыслению времени и собственной роли в делах общенациональных, чего, похоже, он добьется в осознании реальности ядерной катастрофы. Но — поздно! поздно… Всего лишь последнее его начинание на пирамидальной вершине власти…
