«…к сожалению, заблуждался».
Вот почему механизм власти ему представлялся теперь более сложным, совсем иным, чем думалось. Что же такое власть — спрашивал себя Дарлингтон. Прежде всего, конечно, здесь, в Британии? Неужели марксистский анализ, а он не считал себя убежденным марксистом, более универсален и исторически справедлив? Вот, например, размышлял он, ш и л ь д е р с ы — экономическая власть, и их политические клевреты, то есть консерваторы, до сих пор живучи и деятельны… А так называемая власть профсоюзов — фикция, и уж кому, как не ему, знать это. А его личная власть в одном из крупнейших профсоюзов в историческом плане ничего не значит, как и власть лейбористских кабинетов, на которую они влияют, потому что экономика — в чужих руках.
«И кто же, выходит, прав?..»
Но самое странное, думал Дарлингтон, что на закате жизни он становится революционером и ищет не соглашения с капиталом, не частичных завоеваний («…шаг за шагом»), а непримиримой схватки. Но время-то ушло, и новое убеждение просто вот так не передашь идущему следом поколению, как передают эстафетную палочку.
«Жаль, очень жаль…»
III
Из лабиринта кривых улиц, путающих пешехода и отсутствием архитектурной перспективы, и одинаковостью краснокирпичных коттеджей; из компактного, но довольно обширного массива, именуемого Раскин Грин, где из поколения в поколение селились низшие, самые многочисленные слои «среднего класса»[5], по обеспеченности заметно уступающие квалифицированным рабочим («синие воротнички»[6], крепко спаянные больше века в тред-юнионы, все-таки немалого добились, и своей неразделенностью с ними Джон Дарлингтон гордился); из тихого и корректно-вежливого района мелких служащих и придавленных безденежьем тружеников умственного труда — «белых воротничков» — он выходил на магистральную Хай-стрит, устремленную к Темзе. Эта улица кипела всевозможной торговлей, вечно была переполнена людьми, особенно по субботам с утра, когда в с я Англия семейно отправлялась за покупками, запасаясь продуктами практически на неделю, справляя обновы. Ему, как и в детстве («…странно, мало что в нас с годами меняется…»), было радостно очутиться в базарной неразберихе, веселой и шумной, потому что боковые улочки в этой части Хай-стрит, особенно по субботам, превращались в красочное столпотворение — торговля велась с лотков, тележек, прилавков, в разборных палатках, просто на земле. Возвышались горы овощей, в основном выращенных на английской земле, и фруктов — больше заморских; серебрилась свежая рыба, поутру выловленная у ближайших морских побережий, — ах, да чего только не предлагалось! И все значительно дешевле по сравнению с аккуратным товаром в бесчисленных магазинах и магазинчиках, которые тоже в несколько раз расширяли ассортимент к субботнему людскому наплыву. Ярмарка! жизнь!..
