Я слышала, как говорят, что Международный уголовный суд выпустил ордер на арест Каддафи за преступления против человечества. И тогда я возложила все надежды на свое свидетельство. Все должны были меня услышать. Нужно, чтобы я поведала о своей истории и сама составила беспощадную обвинительную речь против своего палача. Потому что я хотела увидеть его за решеткой. Я хотела последний раз оказаться с ним лицом к лицу, посмотреть ему прямо в глаза и хладнокровно спросить: «Почему? Почему ты так со мной поступил? Почему ты меня изнасиловал? Почему ты лишил меня свободы, бил, пичкал наркотиками, надругался надо мной? Зачем ты научил меня пить и курить? Почему ты украл мою жизнь? Почему?»
Но он умер 20 октября, едва только вылез из канализационной трубы, где скрывался, повстанцы его казнили. Какая ирония для тех, кого он сам считал крысами! На экране телевизора я видела его окровавленное лицо, его тело было выставлено напоказ в холодном зале в Мисурате, как испорченный кусок мяса. И я не знаю, что взяло верх: утешение от мысли, что его наконец-то победили, ужас перед всей этой жестокостью или злость оттого, что он таким образом улизнул от правосудия. Безусловно, злость. Он подох, не расплатившись по счетам с ливийцами, которых топтал сорок два года. Не предстал перед международным судом, перед всем миром. А в частности — передо мной.
Я доверила свою историю повстанцам, и они отвели меня в место, которое долго называлось Женской военной академией, где теперь размещалась одна из их бригад. Со мной провели долгую аудиенцию и обещали восстановить справедливость. «Есть много девушек в твоем положении». Мне выделили временное жилье, реквизированное в старом парке бывших квартир наемных солдат Каддафи. Напрасно я почувствовала себя в безопасности. Один повстанец изнасиловал меня. Девушка с таким прошлым…
На этот раз я подала жалобу. Несмотря на посрамление и угрозы. Я держалась. Сегодня Ливия хочет стать правовым государством, и я стараюсь ему доверять. Но я вынуждена была переехать. И скрываться. И игнорировать оскорбления по мобильному телефону, которые стали намного резче.
Ну вот, кажется, я все сказала. Это была необходимость, может быть, долг. Это было нелегко, поверьте. Я еще должна разобраться с уймой чувств, которые смешались у меня в голове и не оставляют меня в покое. Страх, стыд, печаль, горечь, отвращение, возмущение. И все кипит! В некоторые дни это придает мне силы, наделяет меня верой в будущее. Чаще всего это меня угнетает, погружает в колодец печали, откуда, мне кажется, я никогда не выберусь. «Пропащая дочь», — вздыхают родители. «Ее нужно убить», — мечтают братья, чья честь поставлена на карту. И эта мысль леденит меня. Перерезав мне горло, они стали бы уважаемыми мужчинами. Убийство смыло бы стыд. Я осквернена, значит, я оскверняю. Я пропащая, кто же будет оплакивать мою смерть?
