— Зачем выдвигать заведомо нереалистические прожекты? — раздраженно передернул плечами Ливен. — Мы должны научиться мыслить в масштабах всей империи. Только в этом я вижу ключ к решению местных проблем. Будем же исходить из той реальности, какая сложилась ныне при дворе, в Правительствующем сенате, министерстве внутренних дел, наконец…
— Возвращаясь к тому, о чем хотел сказать ранее, пока меня не прервали, — постучав портсигаром о хрустальный бокал, Медем призвал к вниманию, — позволю себе вновь заметить, что мы забываем о главнейшей нашей обязанности — возделывать землю. О вреде, который мы принесли сами себе, позволив развить здесь индустрию, спорить не приходится. Но и этим не исчерпывается наша недальновидность. Кто, как не мы, хозяева балтийских марок, вложили факел в руки поджигателей? — Краем глаза граф глянул на Остен-Сакена. — Стоит ли винить во всем ваших батраков, милый барон?
— Объяснитесь, Конрад, прошу вас — Остен-Сакен недоуменно поднял брови. — Что за неуместные шутки! У меня сгорело больше чем на полмиллиона!
— Загляните в ваши батрацкие, устройте там хорошенький полицейский обыск, и вы поймете, что к чему! Лично я собрал целую коллекцию из прокламаций эсдековских, эсеровских, меньшевистских, большевистских газетенок. Не надо было учить холопов грамоте, — отчеканил Медем и отвернулся.
— Реформация была ошибкой. — Рупперт повторил понравившуюся ему фразу брата Александра. — Лютер научил чернь читать Библию.
— Ого! — Медем с интересом взглянул на хозяина замка. — Вот уж не думал, граф, что вас интересуют такие тонкости. Католичество есть единственно пригодная для мужика вера. Мы потеряли орден, неразумно переменили религию, боюсь, что и сейчас нас влечет неуправляемый рок.
— Вы всегда поражали меня способностью парадоксально мыслить, — сказал Ливен. — Совершенно верно, католицизм, реформация и грамотность наших крестьян — факты, уже никому не подвластные. Сосредоточим же усилия на том рубеже, где изменения еще возможны.
— Позвольте мне, господа, — прервал тяжелое молчание единственный среди присутствующих пастор в черном, идеально отутюженном таларе и накрахмаленном воротничке. — Кажется, это в моей компетенции.
— Прошу, ваше преподобие, — Ливен сделал приглашающий жест. — Надеюсь, господа, вы все знакомы с нашим выдающимся ученым, членом-корреспондентом Императорской Академии наук пастором Билленштейном.
— Как председатель общества «Друзей латышской культуры», — пастор с достоинством огляделся и, собираясь с мыслями, пригладил седые виски, — я люблю здешний трудолюбивый народ. Мы в ответе за него перед господом, ибо приобщили его к семье цивилизованных народов. «Hier stehe ich. Ich kann nich anders».
