Только бы мне набраться сил и совладать с сиюминутными страхами дня и мучениями ночи. Свершить то, что я ощущаю как призвание. И почувствовать тот день, когда я его свершу, чтобы стать богаче и просторней, чтобы пережить всю полноту высокой и смиренной гордости.
В эти дни творчества я начал ощущать, как пелены спадают с вещей, как все полнится доверием и забывает о притворстве. Мгновения творчества — что сумерки после тягостных летних дней. Все вещи — словно девушки, белые и молчаливые, с улыбками печали на устах. Пока внезапно не прильнут к тебе с неведомой, горячей нежностью, трепеща, как убегающая лань, и плача, как дети во сне — глухо, вчуже, не дыша. Они будто хотят сказать: «Мы ведь на деле не такие. Мы обманули тебя. Прости». И тогда руки у тебя становятся прохладными, добрыми, всезнающими — и ты с жалостью гладишь им головы…
Это длится лишь какой-то миг, но в этот миг я заглядываю в глубины земли. И вижу истоки всех вещей — они точно корни раскидистых, шелестящих листвою деревьев. И вижу, как все они обнимаются и держатся друг за друга, словно братья. И все они пьют из одного источника.
И это длится лишь какой-то миг, но в этот миг я заглядываю высоко в небеса. И вижу звезды — они словно тихие, улыбающиеся цветы на этих шелестящих деревьях. И они раскачиваются, и кивают друг другу, и знают, что одна глубина дает им и сладость и благоухание.
И это длится лишь какой-то миг, но в этот миг я заглядываю далеко за край земли. И вижу, что люди — это крепкие и одинокие стволы, которые подобно широким мостам связывают корни с цветами, спокойно и радостно воздымая соки до самого солнца.
Вчера, в предполуденные часы, произошло еще кое-что, и, кажется, я правильно сделаю, если запишу это. Я сочинял, как привык по утрам, сидя на своем просторном мраморном балконе. Сад передо мной был полон пугливого, робкого солнца, а за ним, над дюнами и морем, лежали полные надежды тени от широкой гряды облаков. Привлеченный хрустом гравия, я глянул вниз и в центральной аллее сада увидел монаха из Черного братства Последней милости в черной, гладкой сутане и в глухой черной маске с маленькими прорезями для глаз. Стоя в ожидании посреди сада, светлого алого сада, где в разгаре весны сияли золотые примулы и мелкие алые розы, он казался тенью кого-то другого, кто нависал над ним, точно незримый великан. А может, и самой смертью — но не той, что в разгар жизни настигает беспечного человека, как явившийся по доброй воле, смиренный слуга, вызванный на условленный час: он держит слово, невозмутимо входит и ждет — «чего изволите?». И какой-то миг я, затаив дыхание, ждал, не выйдет ли и впрямь кто-нибудь с террасы — может быть, светловолосая девушка или молчаливый, суровый мужчина — и, в глубокой задумчивости, зашагает вслед за Черным вон из сада. Просто — из сада, из сада…
