Целый день нервные, крикливые люди стучали в окошечко, махали бумажками, а он, прижимая телефонную трубку плечом к уху, подписывал, слушал и ругался.
Телефоны звонили непрерывно. Одна шахта сообщала, что вагоны погружены, другая требовала паровоза; с 21-й бис какой-то человек голосом артиста говорил: «Уголь идет в отвалы. Некуда грузить уголь. За такое головотяпство отдают под суд. Как ваша фамилия?» — и нельзя было его ругнуть, потому что неизвестно было, кто это такой.
После сдачи дежурства Василий Иванович отправлялся в свою комнату, ложился на постель, подстелив под ноги «Гудок», и мечтал о тихой станции Щеглово.
Он вспоминал ясные вечера, когда в «зале» на дубовом диване усаживались Ионов, Коська, еще человека два-три и стрелочник Никифор рассказывал страшным шепотом о том, как он партизанил при немцах. Увидев вошедшего начальника, Никифор замолкал и растерянно-вопросительно смотрел на него.
— Продолжайте, — обыкновенно говорил Василий Иванович и важно проходил в дежурку, хотя ему очень хотелось послушать Никифора.
Он вспоминал темные зимние ночи, когда по платформе мела метель и снег передувало через рельсы тонкими, как марля, лентами и в лесу мерцали глаза волков, а Никифор отгонял их, звоня в станционный колокол.
Он вспоминал садик с качелями, дежурку с отставшими обоями, вспоминал разговоры с Надей, которые так и не удалось довести до конца.
Через две недели он написал рапорт с просьбой вернуть его на прежнюю работу. Управление отказало.
А еще через неделю пришло письмо от Коськи. Коська писал, что у них все попрежнему, что поспели яблоки, и стали они рассыпчатые, как вареная картошка, и «скусные». И само Коськино письмо пахло яблоками.
«Сбили меня с пути, — думал Василий Иванович, следя за лампочками селектора, — жить бы сейчас в Щеглове, поставить домик на две комнаты, окнами в сад, да так, чтобы ветки в стекла упирались, да взять бы Надю. Она согласилась бы, чего ей не соглашаться!»
Он снова написал рапорт, и на этот раз ему посчастливилось: старичок заболел, и должность начальника станции Щеглово оказалась свободной.
Василий Иванович быстро собрался. Никто его не провожал: на Придонской ему не удалось ни с кем подружиться.
Он приехал в Щеглово как раз в тот день, когда со стороны Москвы должен был подойти Надин, сорок четвертый.
На станции действительно, как писал Коська, все было попрежнему: из-за пыльных кустов акации все так же выглядывало станционное здание, выкрашенное желтой краской, так же торчал у платформы фонарь, который зажигали к приходу пассажирского, и в зале все тот же диван стоял в углу.
