Все это она шептала скороговоркой, присев на низкий камень, и настойчиво порывалась приложить к царапине «природный» компресс.
— Спасибо.
После минуты упрямой, молчаливой борьбы он все-таки перехватил ее руку и решительно отобрал мокрый, лохматый комок водорослей.
— Не надо.
Грубость тона частично оправдывалась его положением — он чувствовал себя неудобно, видя ее так близко, склоненную над его ногами, и остро сознавая свою пингвинью неуклюжесть. Да что там говорить, он чувствовал себя просто ужасно, беспомощно сидя перед ней в мокрых трусах.
Последней каплей стала ее грудь — довольно небольшая, но на ее хрупком торсе кажущаяся слишком тяжелой, она вызывала почти непреодолимое желание как можно быстрее протянуть к ней руки, чтобы поддержать, немного приподняв в ладонях...
— Нет, надо!
Он понял, что она не отстанет, и, покорившись, прижал к ноге холодные водоросли.
От примочки ногу сразу сильнее защипало, но он упорно прижимал руку к ране, желая только, чтобы Варвара поскорее отошла на некоторое расстояние, перестала смотреть так сочувственно и заботливо на его ноги или хотя бы встала.
Иван поморщился от досады.
— Больно? — Ее участливый взгляд заставил его улыбнуться.
— Не очень...
— Ну, что у вас там?
Слава богу, Мишка наконец, подошел и горой навис над ними, заслонив собой солнце. Варваре пришлось потесниться.
— У-у! Рваная рана.
Поставив диагноз, он протянул Ивану носовой платок.
— На, привяжи, что ли, эту гадость, — посоветовал он.
Забота в его голосе не скрывала маски глумливого любопытства, появившейся на лице. Он уже давно держал в руке платок, но не очень-то торопился его отдать — его явно позабавила только что разыгранная перед ним сценка, которую он наблюдал, молча стоя рядом.
— Да прошло уже все, не нужно...
Иван отбросил траву, но кровь все еще не остановилась, и он перевязал ногу.
— Спасибо, — опять сказал он.
— Не за что, — ответил Мишка и сунул в рот Ивану зажженную сигарету.
За этой суетой Иван не заметил, как перестал мерзнуть.
Ветер снова стал теплым, а солнце приятно согревало спину и затылок, и он уже не жалел о своем поступке. Тело радовалось только что обретенной бодрящей свежести, а сердце замирало от странной, необоснованной тревоги, на время уснувшей, но вновь всколыхнувшейся в нем после купания и всего, что за ним последовало.
Одевшись и закурив, он с радостью смирился и с порезанной ногой, и с мокрым пятном, постепенно проступавшим на джинсах на самом интересном месте.
