Перед самым отъездом Александва Михайловича из Москвы в Петербург, какой-то хорист тяжко провинился. Рапортом доложили об этом директору, сделавшему тотчас распоряжение о вызове этого хориста к нему на следующее утро. В назначенный час тот является в приемную Гедеонова и застает там своего сослуживца, тоже хориста, пришедшего просить о прибавке жалования.
Выходит из кабинета директор, осматривает посетителей и раздраженно спрашивает:
— Кто вы? что нужно?
Александр Михайлович в то утро был особенно не в духе, и потому нельзя было ожидать от него благоприятного приема.
Ближе к нему стоявший проситель, явившийся ходатайствовать о прибавке, ответил:
— Хорист Петров.
— А, это ты?! — набросился на него директор, за вызванного по рапорту конторы. — Молодец! Ловко отличаешься! Да знаешь ли ты, негодяй, что я тебя в мелкий порошок могу истолочь? В солдаты сдать? Выгнать вон со службы? Распустились вы тут все без строгого надзора. Пьяницами стали, забулдыгами…
— Извините, ваше превосходительство, заметил Петров, дрожа всем телом: — я ни в чем не виноват.
— Знаю я, как ты не виноват. Все, негодяи, правы…
— Это, вероятно, вот он провинился, — указал хорист на товарища.
Гедеонов немного смутился и после небольшой паузы, показывая на напрасно обиженного, обратился к виновному и тем же строгим тоном сказал:
— Все то, что я наговорил ему, возьми себе… Слышишь?!
— Слушаю, ваше превосходительство.
— То-то! А тебе что же нужно? — уже совсем спокойно спросил он Петрова, который не мог прийти в себя от неожиданного распекания. Он побоялся изложить свою просьбу и только ответил:
— Я пришел пожелать счастливого пути вашему превосходительству…
— Спасибо, мой друг, спасибо! — ласково потрепав его по плечу, произнес директор и удалился из приемной.
Этим и окончился весь инцидент. Против чаяния, виновный хорист не был подвергнут никакому наказанию.
Хотя Гедеонов на первый взгляд и казался суровым человеком, однако он был весьма чувствителен и не переносил ничьих слез. как бы он, бывало, ни сердился и ни кричал, но стоило ему увидеть у провинившегося хоть одну слезу, гнев его моментально исчезал. Хотя он, выдерживая начальническую роль до конца, и продолжал притворяться строгим, но был готов поступиться чем угодно, чтобы утешить огорченного.
У него были две страсти: карты и женщины. Его фаворитками, имевшими большое значение в свое время при театре, были: танцовщица Андреянова и впоследствии французская актриса Миля, близ которой он и умер в Париже. По части его любовных похождений существовало во время оно много любопытных анекдотов, в большинстве весьма пикантного свойства. Вот один из них.
