В тесном зальце царило энергичное оживление. Деловые, крепкие мужики уничтожали хилые бутерброды, запивая их какими-то подозрительными соками. Изредка, воровато озираясь, мужики доставали из бездонных карманов заветные бутылочки, доливали в сок живительную драгоценную влагу, пили, крякали и продолжали вести душевные разговоры. В углу, на подоконнике, сидели двое — совсем еще юные — он и она. Эти вообще никого не видели, ничего не пили, не ели, просто держались за руки и не отрываясь смотрели друг другу в глаза.
Павлу стало вдруг очень весело. Он отстоял свою очередь, наелся до отвала жареной колбасы с гречневой кашей, залитой каким-то желтым соусом, не спеша, с наслаждением выпил пива — черт с ним, с ГАИ, авось пронесет! — еще раз оглядел шумную братию и, осоловелый от сытости, выбрался через спины и плечи на улицу. Эх, нет Юльки! Он обязательно притащит ее сюда, потому что здесь хорошо. Это место не для дам, конечно, но Юльке тут понравится, он знает.
Павел сел в машину и отправился в свой далекий путь, за город.
Он ехал осторожно, соблюдая все-все правила, и очень гордился собой, что везет сосиски, — тетя Лиза таких и не пробовала. Теперь прожить бы завтрашний день, и все — будет Юлька.
…Он ехал и думал о ней, и вдруг на одном из перекрестков мелькнула знакомая легкая фигурка под раскрытым зонтом — длинные волосы, сумка через плечо. Черт возьми! Павел резко нажал на тормоз, но тут же опомнился. Да нет же, она в Ярославле! Он перевел дыхание. Так, начинаются, значит, галлюцинации. Юля будет в Москве послезавтра, понимаешь, послезавтра, и ни минутой раньше, запомни, старый дурак!..
Дома его ждал накрытый стол и приодевшаяся тетя Лиза, были охи и ахи по поводу чешских сосисок, и тетя Лиза обижалась на Павла, что он не голоден, и он съел что-то, чтобы доставить ей удовольствие. Потом они разговаривали, но не о том, не о главном, — Павел даже не ожидал от тети Лизы такой деликатности. А потом он дрых, как сурок, и во сне чувствуя запахи трав, теплой земли и близкого отсюда леса.
Утром ему позвонила Юля. Телефон зазвенел в девять тридцать. Дим Димыч первым снял трубку их параллельных аппаратов и крикнул:
— Пал Петрович, тебя!..
— Слушаю, — сказал Павел, и еще до того, как она заговорила, у него ухнуло и покатилось куда-то сердце. — Слушаю! — испуганно крикнул он еще раз: на том конце молчали.
— Мне Павла Петровича, — с заминкой сказал наконец Юлин голос.
— Да-да, это я!
Павел вскочил с места — дернулся, рванулся, натянулся короткий шнур.
