— Все здесь такие безобразные, — пожаловалась она. — И грязные. Даже полы в Тауэре чище, чем мы. В школе были души с горячей водой и настоящее мыло, и у каждого — свое большое белое полотенце.
— А ты давно в Тауэре, Карма?
— Четыре года. С тех пор как его построили.
— А до того?
— Мы жили в другом месте, тоже в горах, к югу от гор Сан-Гэбриэл. Но там не было башни — просто несколько деревянных лачуг. А потом, вслед за матерью Пуресой, мы пришли в Тауэр.
— Она тоже была обращенной?
— Да, только богатой. У нас таких немного. Богатые, наверное, слишком заняты, тратя деньги на развлечения, чтобы заботиться о грядущем.
— А ты заботишься, Карма?
— Учитель меня пугает, — горько вздохнула девочка. — У него такие странные глаза… А вот сестру Благодеяние я совсем не боюсь. Не так уж я ее ненавижу, как говорила. Она каждый день молится, чтобы у меня исчезли прыщи.
— Ты знаешь, где она сейчас?
— Каждый знает. Она в заточении.
— Надолго?
— На пять дней. Наказание всегда длится пять дней.
— А ты знаешь, за что ее наказали?
Карма покачала головой.
— Братья и сестры вчера много говорили о ней, брате Венце и Учителе. Но шепотом, я почти ничего не расслышала. А в полдень, когда мы с мамой шли готовить обед, сестру Благодеяние увели, и брат Язык плакал за печкой. Он ее просто обожает, потому что она с ним нянчится, когда он болеет. Единственный, кто радовался, — брат Венец, но он подлее самого дьявола.
— Давно он стал обращенным?
— Дайте вспомнить… появился он здесь через год после постройки Тауэра. Это, стало быть, будет три года назад, да?
— А сестра Благодеяние?
— О, она с нами жила еще в горах Сан-Гэбриэл. Столько же, сколько самые первые обращенные, даже те, кто уже ушел, потому что поссорился с Учителем, как мой отец.
— Где твой отец сейчас, Карма?
— Не знаю, — шепотом сказала она. — И спросить не могу. Когда кого-нибудь изгоняют, его имя больше не упоминается.
— А ты не слышала, чтобы кто-нибудь хоть раз поминал о человеке по имени Патрик О'Горман?
— Нет.
— Ты сможешь запомнить это имя? Патрик О'Горман.
— Смогу. А зачем?
— Я хочу тебя попросить, чтобы ты навострила ушки, — улыбнулся Куинн. — Только никому не говори, что я тебя об этом просил. Пусть останется между нами так же, как твоя мазь. Идет?
— Да, — она снова провела рукой по лицу, бегло исследовав щеки, лоб и подбородок. — Вы правда думаете, что я буду красивой, когда сойдут прыщи? Честно?
— Я не думаю. Я знаю.
— А как вы перешлете мне мазь? Учитель вскрывает всю почту. И выбрасывает то, что ему кажется лекарством. Он не верит в лекарства и в докторов. Только в свою веру.
