*
– Когда тебе в Минск? – спросила Оля.
– Поеду двадцать девятого. Надо найти жилье – к хозяйке не хочу возвращаться. А занятия, как обычно, начинаются первого.
– Ненавижу эти дни – последние в августе… С детства, еще со школы. Кончаются каникулы, вот-вот начнется учеба…
– Ты не любила учиться?
– Нет, не любила. Хоть и была отличницей – в школе, потом в институте…
– Кстати, это мои последние каникулы.
– Ну да… А может, и нет. Вдруг ты захочешь поступить в аспирантуру…
– Вряд ли.
*
Мы познакомились три недели назад. Я возвращался домой от Андрея, она ехала в общагу из гостей. Я предложил проводить ее от остановки, хоть общага была совсем рядом. Она согласилась, а когда мы дошли до крыльца, предложила зайти.
За чаем Оля рассказала, что месяц назад ушла от мужа и переехала к подруге. Сейчас та уехала в Крым, Оля жила в комнате одна. Она закончила пединститут, но работала продавцом в киоске.
Мы допили чай, и я остался.
*
Через два дня после похода в «Белый лимон» мы стояли у парапета на набережной Днепра.
– Я, может быть, вернусь к мужу, – сказала Оля.
По реке буксир тащил баржу. У берега подпрыгивали на волнах сигаретные пачки, бычки и пакеты от чипсов.
На следующий день я уехал в Минск. Мы никогда больше не виделись.
#
Товарищ У «Mission: Impossible»
Мы сидели с Маяковским в геттингенской кафешке «Под Гауссом», и великий математик по-дефюнесовски задорно взирал на нас с вывески. Столик стоял под открытым небом, в тени зонтика, на дворе был август, так что закисать в помещении не имело никакого смысла. Я был здесь уже второй раз, много лет спустя первого. Маяковский никогда доселе не бывал ни в Геттингене, ни в нашем времени. Он с интересом озирался по сторонам, крутил головой, украдкой вытаскивал очки из нагрудного кармана белой рубахи, водружая их на свой монументальный нос, чтобы лучше что-нибудь рассмотреть, и тут же, стесняясь, прятал обратно. Кофе был каким-то гадостным, липким, да и какой кофе в такую жару. Спросили пива. Необъятных размеров румяная тетя принесла четыре громадных пенящихся бокала. «Замечательно!» – воскликнули мы в один голос и принялись вгрызаться в пену, чтобы поскорее добраться до заветной прохладной жидкости.
Разговор пошел. До этого я был слишком подавлен величием момента, а Маяковский – окружающими новыми временами и близорукостью, которую вынужден был демонстрировать. Мы были скованы до первой кружки. Славное немецкое пиво сблизило нас, отбросив условности и декорации. Мы успели поспорить. Я говорил, что бокал должен иметь как можно более тонкие стенки. Какой интерес вместо того, чтобы пить пиво, жевать стекло? Маяковский стоял за граненые толстостенные стеклянные кружки. «Пиво, Володька, надо уметь не только пить, – наставительно говорил он. – Нужно уметь еще делать вот так». И что есть силы громыхал своим толстостенным бокалом по столу, совершая пивной ритуал. «А если бы он был такой скляночкой, как ты хочешь, ведь даже по столу не постучать – треснет и развалится». Толстая фрау с умилением взирала на своего громкого клиента. «Да уж что делать, приходится пить из этой стеклянной гири», – ворчал я.
